И так имеет немного смысла распедаливать до последней молекулы поперсонный исторический подспуд «Гавриилиады», ибо по большому-то счёту Гагарин ли там шарохался в «Гавриилах» у Марии Нарышкиной или Ожаровский – какая разница? «Змей» же – вообще персонаж практически фантастический, коли Адама и Еву видел. Поэтому при ответе на вопрос в заголовке ограничимся лишь простой логикой текста поэмы. И причём безо всяких «метод от Сергеича», поскольку «метода» – позднее изобретение Пушкина.
Что же даёт текст поэмы по этому клиенту с блестящей чешуёй?
Среди прочего:
1.Марии змей явился вдруг.
2.Он отлично владеет словом.
3.Он в курсе многих историй, но не придворный историк.
4.Он не трепещет ни перед царём, ни перед придворной челядью.
5.Чин ему не нужен.
6.Его наука – любовь.
7.Ему было видение Адама и Евы.
8.По исходу беседы с Марией змей (и опять вдруг!) преображается в молодого красавца.
Из «змеёвых» действ имеются: 1.явление и преображение «змея», 2.некая любовная ситуация между молодым «преображенцем» и Марией, 3. драка его с «Гавриилом».
Вполне достаточно принять, что ограниченное двумя «вдруг» явление «змея» Марии было видением, сном. А остальное, за вычетом преображения и любовной сцены, – все эти битвы титанов на лужайке – не более чем соперничество двух молодцов из-за девушки, хоть и необычно закончившееся, но старое как мир. Ничего особенного, короче.
Так кто же сей лукавый преображенец с чудным блеском глаз? Это шатающийся в свете (сиречь по светским салонам) некий молодой человек, в совершенстве овладевший наукой любви. Он блестящий рассказчик с великолепным воображением и приятный собеседник для дам. Он свободолюбив и независим от росимперского двора, пребывает в курсе придворных историй, в том числе и закулисных.
Да он почти такой же, как и сам автор поэмы!
У того есть почти всё, что и у «змея», не хватает лишь малости – постижения всех тонкостей любовной науки:
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель…
Раскаянье мое благослови!
Приемлю я намеренья благие,
Переменюсь: Елену видел я;
Она мила, как нежная Мария!
Подвластна ей навек душа моя.
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В ее душе зажги любви желанье,
Не то пойду молиться сатане!
Таки опять усугубил Сергеич своей дивной «Гавриилиадой»!
А всего-то одной строчкой (остальное цитируется для плезиру исключительно):
…Два яблока, вися на ветке дивной
(Счастливый знак, любви симвoл призывный),
Открыли ей неясную мечту…
Вспоминается в этой связи очередной литературо-»вед» тупица Писарев с его якобы бездельником-бильярдистом Онегиным:
Один, в расчёты погружённый,
Тупым киём вооружённый,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра…
…
Бильярд оставлен, кий забыт…
+++
Ну, Сергеич! Ну, как выдаст!
РЖУНИМАГУ!!!
Ответкой этой была «Гавриилиада». Сподоблюсь ещё раз сказать спасибо В.Козаровецкому за его замечательные мысли по гавриилиадным разборкам Сергеича с Николашей, потому что тут же сразу и оттопчусь по его явным проколам в теме.
Основная ошибка у Козаровецкого имеет общую с другими «копателями» пушкинских смыслов причину – стремление (увы, поспешное) к всеобъемлющему объяснению, которое якобы исчерпывающе вскрывает исследуемое творение Пушкина. А подоплёка подобных ошибок – это недостаточная чувствительность к пушкинской мысли. Ну как блестящий змей из «Гавриилиады» может быть Аракчеевым? Н-И-К-А-К!
«Творец», без которого и так всё шло своим порядком, – да, Александр-1. «Мария» – да, польская красотка Мария Святополк-Четвертинская, действительно выскочившая замуж в 16 лет и благодаря своей сексапильности с кем только шашни не крутившая. А вот «змей» – нет, не Аракчеев! Тот – просто верный служака с передаточной функцией собственной мысли, равной единице.
Исполнительный солдафон Аракчеев не только искромётных слов не беседовал со светскими красавицами. Ему до такого
«…С рассказом Моисея
Не соглашу рассказа моего:
Он вымыслом хотел пленить еврея,
Он важно лгал, – и слушали его.
Бог наградил в нем слог и ум покорный,
Стал Моисей известный господин,
Но я, поверь, – историк не придворный,
Не нужен мне пророка важный чин!»
даже не как до Китая раком!
И с Брозиным у Козаровецкого и Ко – несомненная ошибка. «Гавриил» – не он. Брозин появился на горизонте Нарышкиной после того. В «брозинский» период и связь у ней с Александром закончилась, и активные попрыгушки по графам-адьютантам прекратились. А вот до того, до Одессы 1835 года, она вполне могла достаться в один прекрасный день троим – допустим, Романову, Гагарину и Ожаровскому.
Адам Ожаровский – отличный кандидат на позицию архангела Гавриила, красавец-поляк из придворной имперской челяди, и к тому же генерал-адьютант, сокращённо г.-а., в отличие от флигель-адьютанта Брозина.
Но, имхо, Сергеич на роль Гавриила поместил князя Гагарина. Утверждая это, я исхожу из того постулата, что слово Сергеича, хоть в данном случае и под израильским платьем, держит честь:
«Всевышний бог, как водится, потом
Признал своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он пред женой по-прежнему безгрешен,
Христа любил как сына своего,
За то господь и наградил его!»
С «Иосифом» тут всё понятно. Это – как многие утешенный (крупными Александровыми откупными «на издание повести») и награждённый (не только рогами, но и чином обер-егермейстера) Дмитрий Нарышкин, давший паспортному от Марии Нарышкиной сыну Эммануилу и отчество, и фамилию, т.е. формально отнёсшийся к нему как к сыну своему.
А вот завидной судьбы «архангел Гавриил»… Это Гагарин! Мало того, что сей князь за связь с шикарной императорской любовницей был выслан за границу. Эммануил, единственный её сын 1813 года рождения, был вроде как именно от Гагарина, а чтобы сделать женщине ребёнка, обычно надо потрудиться – являться к ней, может, и тайком, но не преставая.
Признал ли своим Эммануила Нарышкина Александр? Да. Получил же тот чин обер-камергера, сиречь особы, особо приближённой к императору.
Сергеич начал активно конфликтовать с имперской Россией ещё по ходу пьесы своего взросления, со времён Лицея. Дух пушкинского непокорства получил мощнейшую подпитку по итогам победного противостояния России с Францией, через гусарство хлебнувших и дым Отечества, и сладость заграницы офицеров росимперского войска, в том числе и через ставших живыми иконами тех лет братьев Раевских. Свободолюбия в сознание юного Пушкина подбавил и преподаватель Лицея Куницын, книга которого по естественному праву была закономерно зарезана цензурой (какое такое естественное право может быть у имперского винтика, кроме права крутиться в указанных начальством рамках?)
Не только Сергеич «въехал» в нелегитимность главной витринной персоны тогдашней России – Александра Первого (тот, ставши императором в 23 года, фактически участвовал в заговоре по убийству собственного отца Павла-1). Зато только он помимо разномастных эпиграмм на кочующего то там, то сям деспота Сашуню выдал оду «Вольность»:
…
Самовластительный злодей
Тебя, твой трон я ненавижу
…
………..в лентах и звездах
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны
…
Мало того, что строки «Вольности» не лезли ни в какие цензурные ворота. Они били Сашу-Раз прямо в незаконный глаз!
Что уберегло Пушкина от тогдашней имперской гэбухи? Заступничество авторитетов, кивающих на мальчишество сверхталантливого клиента? Или то, что имперцы сочли это словесно выраженное неприятство незначительным, в отличие от романа императрицы Елизаветы с кавалергардом Охотниковым, которому подослали убийц? Или просто везение Сергеича по жизни?
Так или иначе, но та имперская реакция на свободомыслие Пушкина в виде ссылки его на юга, а потом в Михайловское обозначила первый этап войны имперской России с певцом русской свободы. Ответка поэта не заставила себя долго ждать.
Первый Коля – типа главный,
Остроумен и хитёр,
Но Сергеич, малый славный,
Таки холку Коле тёр.
И не только Николаше!
Всех пришпилил он чуток:
И Петюня [*1] был не краше,
И Катюха [*2], и Сашок [*1].
Хоть и видывали виды,
Мы, вникая сей закон,
Знаем, где какие гниды
Лезли на российский трон.
Дона Педру, ну который Петя-Раз, которому Petro primo Catharina Secunda, оставим на потом, на закуску вкупе с Колей-Раз. Их Сергеич припечатал заодно. Хронику же империи Россия взлистнём со Второй Катюхи. Она, как водится в лучших росимперских традициях, влезла на трон через убийство. Для неё гвардейское офицерьё кокнуло бедолагу Петра 3-го, походу наследного шведского принца, полгода побывшего российским императором.
Сергеич отметился по сей Секунде где-то так:
В аллеях Сарского Села…
Старушка милая жила
Приятно и немножко блудно,
Вольтеру лучший друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.
Судно Катюхино, в просторечии тубзик, по дереву было вроде как сработано в том числе из польского королевского трона. Даже если и так, то не этим отметилась Катюха Секунда в последние секунды жития ея, а голой задницей сверкнувши.
ПС
С очевидностью Сергеичу очередной зачёт по венценосной историографии положен непременно.
...Нас мало, не укроется проказник…
Про «Гавриилиадные» от 1828 года разборки Пушкина с Николаем написано было давно, к примеру, В.Брюсовым более 100 лет назад:
(Брюсов В. Гаврилиада. 1908-1918)
Но лишь недавно стало понятно, почему пришлось утереться его величеству. Я прочёл об этом у Козаровецкого.
Кратко повторим основные моменты этой истории. По церковной линии холопы написали жалобу на хозяина, что дескать чтением похабной поэмы он развращает их в вере. Дело дошло до Николая, и тот приказал найти автора. Причина гнева самодержца достаточно очевидна – поэма внешне «наезжала» на один из трёх столпов тогдашнего общественного мироустроения империи «Православие. Самодержавие. Народность.»
Проказников было мало, укрыться автор не смог, и Пушкину пришлось выкручиваться. По-перву он попытался было перевести стрелки на гусар, но Николаю хватило ума вывести, что никаким гусарам такое не под силу, и он продолжал давить. Тогда Сергеич написал императору письмо, а тот по прочтении оного распорядился дело закрыть. И оставить всё как есть!
Козаровецкий разумно предположил, что Николай поступил так ввиду очень вероятного объяснения Сергеича, что в «Гавриилиаде» имелись в виду любовные приключения секс-бомбы Александровских времён польки Марии Нарышкиной (Четвертинской), бывшей среди прочего многолетней любовницей Александра-1. Если бы эти тайны росимперского двора были сделаны достоянием публики, то «благоверной» императорской репутации был бы нанесён непоправимый ущерб.
Жаль, что умница Козаровецкий не сделал следующего элементарного шага: ведь Николаша тем самым наступил на горло собственной песне! Ибо вопреки его жёсткой политике наказания за любое кощунство он был вынужден санкционировать существование внешне богохульственной поэмы и публично никого за неё не наказывать!
Вышло, что литератор «поимел» императора!
И это было тем болезненней для божепомазанника, чем более был он убеждён ходом вещей в своей практической всесильности, во всяком случае в области человеческих отношений.
…И не вытерпел гонец!…
Наткнувшись бысть на касательную до Диплома рогоносца переписку двух персон (Персона 1 – типа во многих лицех – редакция журнала «Наш современник», Персона 2 – витринный классик пушкинистики Непомнящий, который вроде ещё и председатель Пушкинской комиссии):
Персона 1:
<<<Якобы Пушкин сам на себя сочинил “рогоносный диплом”. Первооткрывателем стал А.Королёв, опубликовавший свой опус в журнале “Искусство кино”. Далее последовали сочинения академика Н. Петракова, соавтора небезызвестной программы “500 дней”. “Концепция” Н. Петракова изобилует оговорками: “возможно”, “ищи — кому выгодно?”, “видны следы когтей поэта”, “смею предположить”, “думаю”… Но уже ничего не “смеет предположить” и не “думает” В. Козаровецкий, от которого, “зная моё перо и чутьё на сенсации” (по его собственному признанию), можно было ожидать чего угодно. И это “что угодно” последовало в “Московском комсомольце” и в “Парламентской газете”. … Когда подобные “сенсации” являются достоянием узкого круга современных несостоявшихся “литературоведов” — одно дело. Когда они усиленно вбрасываются в массовое сознание — дело совершенно другое. В этих условиях мы обратились за комментарием к классику русской пушкинистики XX столетия Валентину Семёновичу Непомнящему.>>>
[Отметим истины для, что "когти поэта" и "смею предположить" - они у Королёва, а не у Петракова. Но видать, нетупорылкам из редакции "Нашего современника" в этих условиях это никакой рояли не играет.]
Персона 2:
<<<Уважаемая редакция, версия, о которой идёт речь, известна мне со времени её возникновения на рубеже столетия; известны и её вариации. Я, насколько помню, на неё печатно не реагировал [я сейчас пущу слезу - какая глыбища сподобилась снизойти!!! - idohturov (и ранее, и далее в квадратных скобках)]: растерялся как-то перед простотой и, главное, современностью этого открытия. >>>
[Далее Непомнящий перечисляет, что якобы известно нетупорылкам: а) получив анонимку, Пушкин решил (Непомнящий ещё и ясновидец?), что это затея Луи Геккерна; б)поэт подозревал в причастности к затее "одну даму" (тут Непомнящий таки подпустил вероятности в "известие")... (речь, по-видимому, об Идалии Полетике...); в) в свете обвиняли в этом грязном деле и кн.П. Долгорукова, и кн. И.Гагарина, и министра К. Нессельроде, и министра С. Уварова; одним словом, тень пала на многих. (Не читал, что ли, Непомнящий Лисунова? Или читал, но ничего не понял? ) ]
<<< … если — по указанной версии — Пушкин сам фабрикует мерзкий пасквиль, то это подлость. [последние три слова - мои, но суть того, что желает сказать Непомнящий, они передают точно, а процитировать этого нетупорыла невозможно! - мало что у него мысли бессвязны, он к тому же немудак. (Ну если это сам он писал)] …Подлецом Пушкин предстаёт только в наше время, в названной версии…Впрочем, я увлёкся и выражаюсь неточно. Ничего близкого к понятию подлости нет ни в лексике, ни в логике версии [Непомнящий - не только нетупорыл, но и нешизик?]: речь идёт именно о выгоде, находчивости, тактическом ходе и пр… Впрочем, копаться в подробностях, вообще полемизировать, то есть вступать в диалог, нет смысла. Мы имеем дело с явлением эпохи конца человеческой культуры — эпохи, в которую России, родине Пушкина, вступать тошно. >>>
замечаем:
В НЕ ПОМНЮ ЧЬЕЙ КОМИССИИ
НЕДАВНО ЧУДО БЫЛО:
ПРОПАЛИ ХАРИ ЛИСИИ,
ЗАТО ЯВИЛИСЬ РЫЛА.
ПС1
Почему нетупорыл Непомнящий – немудак? Потому что в государстве Россия не мог и не может родиться никто.
ПС2
А почему во всякоразных комиссиях и редакциях сидят всякоразные нетупорылки? А потому, что ни «Россия», то «оно», и это – истина давно.
ПС3
Почему что ни состоявшийся «литературовед», что хучь Вацура, что ещё какая Петрунина с витринным классическим немудаком Непомнящим, – то нетупорыл, ни рожна в Пушкине не понимающий? Ну почему?
Вторая точка над Ё – это ещё одно соображение по поводу сына, который любитель Русской Словесности.
Кратко повторим странности #2-#5:
«Белкин родился от родителей. Отец его был женат на девице. Сын их получил первоначальное образование. Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку».
Смех смехом, но из этого текста следует, что у Белкина и их сына разные родители!
Так и было на самом деле. Родитель Белкина (Александра 1-го) и паспортный отец «их сына» (Николая 1-го) император Павел мало того, что сетовал: «Вам, как одному из немногих, которому я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что холодное, официальное отношение ко мне цесаревича Александра меня угнетает… Тем более это грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же? <…> Бог весть! Мудрено покончив с женщиной всё общее в жизни, иметь ещё от неё детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным» «, но и хотел сбагрить Колю Бабкина куда подальше: «Всё же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг «к дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя!«
+++
Осталось только проверить «биографическое известие» от Сергеича: почти в одно ли время скончались родители Николая 1-го, а именно императрица Мария Фёдоровна и придворный чел Данила Бабкин? Оставим это Шмиду и компании. У них пропуск в архивы есть.
Время идёт, а мысль всё не успокаивается. Общий смысл картины Сергеича маслом ясен, но отдельные элементы мозаики пушкинского текста остаются невскрытыми. И таки открываются по ходу пьесы!
В этой короткой заметке речь пойдёт о странности #3: »Покойный отец его, секунд-майор Белкин, был женат…». Смех-то (покойный был женат) смехом, но почему секунд-майор?
А вот почему. Секунд-майор, попросту помощник заместителя, – это четвёртая персона по старшинству в полку. Вот и Павел был четвертым в полку императоров после трёх Петров.
Сгодится сия инфа за ещё одно биографическое известие? Вполне.
…Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
[Повторю, что применять "Методу от Сергеича" лучше к аутентичному тексту. Мною использовались прижизненные публикации повестей от 1831 и 1834 гг. Сразу отмечу два отличия в этих изданиях: только первое издание было "классическим" - там в "шапке" было "ПОВЕСТИ ПОКОЙНОГО ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА, изданные А.П.". В издании 1834 сначала значилось "ПОВЕСТИ изданные АЛЕКСАНДРОМ ПУШКИНЫМ", без добавки после "Белкина". Разнился и зачин "Предисловия": вместо "книги, предлагаемой" от 1831 г. в 1834 году напечатано "Повестей И.П.Белькина, предлагаемых". IMHO, отличие в текст второго издания вводилось по требованию цензуры, дабы исключить использование книг в криптографических целях. Коллаж ниже (кроме строчек "Памятника", само собой) составлен по изданию 1834 г.]
Совокупность начальных, «рамочных» условий применения «Методы» к «Предисловию» состоит в следующем:
1.Покойный не был знаком ближайшей родственнице и наследнице.
2.Издатель лично с ней встречался.
3.Информация о Белкине получена в письме «почтенного мужа», который был другом не только Белкину, но и его отцу.
4.»Почтенный муж» – оставшийся анонимным персонаж, для которого звание сочинителя неприлично.
5.Издатель, вопреки своему заявленному «безо всяких перемен и примечаний», правил (!) текст письма «почтенного мужа» изъятием анекдота и ссылкой на «особ».
6.Имена – вымышлены.
7.Это чья-то биография, и имеющихся в тексте деталей весьма достаточно, чтобы заключить, о ком идёт речь.
Учитывая сказанное ранее в «сила метода #1″, из условий 1-2, 6 принимаем за рабочую гипотезу, что Белкин – это Александр-1, и переходим к разбору «странностей» соответственно «Методе от Сергеича».
Странность #0 – это явный, бросающийся в глаза и по языку «косяк» с датами «сего месяца». С очевидностью исходный текст письма гласил «Почтеннейшее письмо ваше, в коем вы изъявляете мне свое желание…«, а слова « от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца» – это вставка Издателя в очередное нарушение «безо всяких перемен«. И сделано это Пушкиным, я так думаю, намеренно – с целью компрометации дат. Поэтому этот «косяк» «выправляется» кардинально: принимается, что Издателем переменены все (!) даты письма «почтенного мужа», за возможным исключением последней, поскольку в аутентичном тексте она идёт после закрывающих кавычек.
Тогда все датировки в письме, и основанные на них арифметические подсчёты можно считать ненаписанными или заменить звёздочками.
Странность #1 – в подтверждение рабочей гипотезы прикрытая глуповатостью «почтенного мужа» возможная очередная правка Издателя («могу» вместо «смог»). Так или иначе здесь повторно намекается, что якобы покойный Белкин – Александр 1-й – на самом деле жив.
Странность #2 – посмеёмся над «родился от родителей», хотя и бывает, что отец по паспорту и фактический родитель – это разные фигуры. Особенно часто это бывало у царей-королей, пристраивавших своих незаконнорожденных чад под другие фамилии.
Странности #3,4 – посмеёмся и здесь: на каких только девицах, в разных состояниях-положениях находящихся, всех этих Мариях Фёдоровных из всякоразных домов, фрейлинах и прочих Аннах Лопухиных не были «женаты» российские императоры! Отец Александра Павел – не исключение.
Странность #5 – этот сын вполне подходит под Николая 1-го. Тот как раз-таки пристрастился к чтению и озаботился русской словесностью аж до издания «чугунного» цензорского устава.
Странность #6 – ключница эта, искусница рассказывать истории, и есть Карамзин, автор «Истории государства российского», официальный по именному указу Александра историограф. Чин Карамзина соответствовал чину камергера, регалией которого как раз и был ключ. А окна карамзинского флигеля были заклеены по зиме 1825 г., не только для защиты от сквозняка ввиду его простуды во время восстания декабристов – от пушечных залпов потрескались многие окна в Петербурге. И это – восстание декабристов – действительно первая часть «романа», который начал и не кончил Александр 1-й (а завершил его братец Николай).
Странность #7 – Я полагаю этого «почтенного мужа» за Аракчеева. Сей муж действительно был весьма «почтенен», занимая вторую позицию в империи, да и вызывался императором неоднократно, к примеру, для усмирения крестьянских волнений в военных поселениях. Аракчеев – большой друг императоров что Павла, что Александра, – стопроцентно подходит не только к условиям 3 и 4, но и ко многим «гладким» деталям текста «Предисловия».
Странность #8 – рукописи эти – они из разряда «быть по сему» на жандармских рапортах про всяких «особ».
Странность #9 – действительно, зачем серому кардиналу империи вступать в звание сочинителя? Но есть ещё и тонкость этой «странности» – информация от этого «мужа» им не сочинена, следовательно, точна.
А теперь кратко пройдёмся по «гладким» местам текста «От издателя». И станет очевидно, что Пушкин описывает времена правления императора Александра.
Александр 1-й действительно ослабил строгий порядок, заведенный Павлом. Речь идёт о его многообразных, в том числе либеральных реформах, включая, к примеру, указ о вольных хлебопашцах. При нём увеличилось и число крестьян – в российское подданство перешли Восточная и Западная Грузия, Мингрелия, Имеретия, Гурия, Финляндия, Бессарабия, большая часть Польши (вот как насчёт «птиц» при дворе его величества – не знаю). Впав в религиозный мистицизм, он буквально предал свои дела распоряжению всевышнего. Аракчеев, будучи влиятельнейшим приближённым государя, действительно сносился с ним почти каждый день.
Был зело склонен Александр и к женскому полу: от Нарышкиной и других любовниц у него было около десятка внебрачных детей.
«Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой; лицом был бел и худощав» – это, если лапидарным полицейским языком излагать, портрет Александра 1-го (поржать над худощавостью лица не возбраняется).
И занемог, и для всей публики, включая Аракчеева, скончался Александр 1-й осенью (только 1825 года) как раз от простуды: «Всю жизнь свою провёл в дороге, простыл и умер в Таганроге«. Да только его жена – императрица Елизавета Алексеевна – не узнала персону, находящуюся в гробу.
+++
Итак, предисловие «От издателя» – это таки весьма достаточное биографическое известие, и не только про Александра 1-го!
И несмотря на циркулярные, а против пушкинского свободомыслия особые меры проверочного контроля, не смогла имперская цензура – все эти Бенкендорфы и их шестёрки Булгарины – врубиться, что же на самом деле вещует издатель А.П., и пропустила «Предисловие» в печать.
Опять подгадила Пушка-Маврушка Параше-Николаше!
А современные «цензоры» – все эти маститые и не очень филолохи – пусть хоть до второго пришествия спорят, зачем нужен был этот Белкин.
PS
Ну как, сгодится ещё одна повестушка в актив Сергеича как «историографа Ордена рогоносцев»?
Если до письма по беглому взгляду имеется только одна странная фраза, то в письме «почтенного мужа, бывшего другом» странность на странности сидит и странностью погоняет. Чуть ли не после каждого предложения хочется задать вопрос из поздней, советской киноклассики: «Как тебя понимать, Саид?»
Просто перечислим их хоть сколько-то (всё до молекул учитывать необязательно), заодно и поржём в стиле Баратынского. Это своего рода исходные данные – чем чётче они сфокусированы, тем легче решить задачу.
0.Датировки, указанные в начале письма «Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца, в коем вы изъявляете мне свое желание…» проблемны и по смыслу текста (15-й месяц?) и с виду (потому что отсутствует «-го» у 23), и помимо этого конфликтуют с датой в конце – 1830 году Ноября 16, если её считать за дату этого ответного письма «почтенного мужа».
1.»...всё, что из его разговоров, а также из собственных моих наблюдений запомнить могу» – этот «покойный Автор» не такой уж и покойный, что ли? И может разговаривать, и другими наблюдаться?
2.»Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году» – А что, бывает, что рождаются не от родителей?
3.»Покойный отец его, секунд-майор Белкин, был женат» – А что, бывает, что покойники женятся?
4.»был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных» – Что это ещё за девица из дому? Не Трафилина, что ли? И, часом, не беременна ли была?
5.»Сын их …» – это всенепременно Иван Петрович Белкин? А может, другой какой-нибудь сын-Белкин, допустим, младший брат?
6.Старая ключница не напоминает ли старую стряпуху Фёклу-Карамзина из «Домика в Коломне» (та тоже была лишена чутья и слуха, а эта плюс к неразличению достоинства купюр ещё и с искусством рассказывать истории)?
7.»…неоднократно вызывался восстановить прежний, им упущенный, порядок«: Повесткой по почте вызывался или адьютант какой приезжал?
8.»…в рукописи Г. Белкина над каждой повестию рукою Автора надписано…» Что это за Г.Белкин? Автор и Г.Белкин - это разные персоны, что ли?
9.»…прошу никак имени моего не упоминать; ибо хотя я весьма уважаю и люблю сочинителей, но в сие звание вступить полагаю излишним и в мои лета неприличным» – а не мог ли «насочинять» чего в письме и этот желающий остаться анонимным, но не желающий вступать в сочинители «почтенный муж»?
Разбором этого десятка явных «непонятностей» и стыковкой их с остальными имеющимися в тексте с виду «гладкими» деталями займёмся далее.
Тупому умишку да Пушкина книжку?
Я этого «непререкаемого» витринного литературо-»веда» (Вацуро, Записки комментатора, 1994, из «Вместо предисловия», в разделе «Пушкин» есть и «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» ) за язык не тянул:
<<< Художественный текст любой эпохи — особый мир, живущий по своим законам, которые с течением времени сменяются другими и становятся «непонятными». Нет ничего ошибочнее и наивнее столь часто встречающихся попыток найти здесь намеренную «загадку», «тайну», «шифр». Загадки в старинных текстах встречают нас на каждом шагу, — но они созданы не писателем, а временем. >>>
Вацура – тупица, и этим гордится?
Но если это Вацура не от очевидной тупости, то тогда от неочевидной подлости.
Повторим основное правило «Методы от Сергеича»: посредством крипто-языка опубликовывается та или иная блокируемая цензурой информация. Использование «Методы» состоит в поиске таких мест в «непонятном» пушкинском тексте, которые генерируют некие сигналы, свидетельствующие о возможном применении Пушкиным крипто-языка, и тщательном обдумывании, что же на самом деле здесь может говориться, с учётом, естественно, общей направленности текста.
Подключим «Методу» к самому началу опуса т-ща Белкина исключительно для демонстрации мощности подхода.
Что имеется по предисловию «От издателя»? Общая направленность – это чья-то биография, и как раз с виду «непонятно» зачем нужный текст: когда ещё тупорылки из «Телескопа» отмечали, что из письма, рассказывающего о г-не Белкине, они не узнали ничего, что объяснило бы им, зачем Пушкин это написал. Ну так на то они и тупорылки! Прошляпили, к примеру вот эту странную фразу Сергеича ещё до письма: «покойник вовсе не был ей знаком«.
И это говорит не только ближайшая родственница, но и наследница! А я, прочитав это и немного похохотав, могу вывести только отсюда, что, к примеру, жене предъявили труп якобы её мужа, но она заявила, что стопудово никогда не знала этого умершего человека! Это раз. Издатель А.П. встречался с этой женщиной лично! Это два.
А вот теперь пошла «Метода»: если принять, что Сергеич не будет распинаться, криптографически описывая жизнь какого-то кучера Пахома, и скорее всего речь идёт о биографии какой-нибудь персоны типа императорской, и к тому же знать исторический факт, что покойный Александр-1 с чего-то очень сильно поменялся внешним обликом, стоило ему очутиться в гробу, то можно сделать и третий вывод (само собой, это предположение, равно как и далее): а не про псевдокончину ли Александра 1-го рисует здесь Пушкин под покровом этого покойника? И четвёртый: а не Елизавета ли Алексеевна, в девичестве Луиза Баденская, эта Марья Алексеевна Трафилина? И пятый: в Таганроге в 1825 году если кто и умер, то вовсе не император Александр! И шестой: в Белёве в 1826 году если кто и умер, то вовсе не императрица Елизавета Алексеевна!
Вот что животворящая «Метода от Сергеича» может сотворить всего лишь из одного прозаического предложения!
Вот что может поведать даже не приятель покойника Белкина!
(Ну, а Шмид со своим Геем могут продолжать кукарекать о знаменательном отсутствии в «Предисловии» какой-либо существенной информации сколько влезет).
PS
Конечно, в этих криптограммах кросс-чекинг никогда лишним не бывает. Соответственно, актуален и вопрос: а мог ли Сергеич лично видеться с «воскресшей», хоть и «почившей» официально в Белёве Елизаветой Алексеевной после 1826 года и до 1830 года?
А вы гляньте на эти «лишние 200 вёрст» в «Путешествии в Арзрум» от 1829 года:
Ну и как оно? Не обжигают эти три *** после Белёва?
…Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
РЖУНИМАГУ!!!
А что же имеется у маститых и не очень по предисловию «От издателя»?
Вацура не кукарекнул по теме ничего путного, никакой крупицы не восстановил, видать, и по-крупному отъехал лишь на этом: «Вопрос о том, какую роль играет в «Повестях Белкина» сам Белкин, до сего времени остается спорным«.
Мадам Петрунина, козырнув типа детальным анализом источников, отметилась распедаливанием на тему времени его написания:
«Несмотря на широкое распространение точки зрения, согласно которой предисловие к «Повестям Белкина» было закончено к 14 сентября (т. е. тогда, когда трех повестей из пяти еще не существовало), эту точку зрения опровергают показания автографов и косвенных источников. Одновременно те же источники позволяют существенно уточнить бытующие представленияо том, когда определилось намерение Пушкина выдать болдинские повести за создание вымышленного автора, а себя — за издателя его рукописи».
После пары страниц, наполненных «по-видимому», «Известный текст позволяет лишь догадываться…», «сказать сейчас трудно», «в творческой практике Пушкина, насколько мы можем судить о ней…», «Видимо, завершив «Гробовщика», Пушкин ощутил…», «Вряд ли будет большой натяжкой предположение…» и прочим подобным, эта филологическая докторша заключает:
«Предисловие же «От издателя» как реализация этого, достаточно определившегося замысла написано было уже в ноябре, после прекращения работы над «Историей села Горюхина», и автограф свидетельствует о стремительной быстроте и о легкости, с которой писалось это предисловие, ясное для истинного его автора не только в целом, но и в деталях».
Что можно сказать в ответ?
А то, что если не только смотреть в текст Пушкина, но и видеть, то станет не только абсолютно без разницы 14 там сентября или какого ноября, но и уяснится, что написанное Сергеичем обдумывалось им тщательнейшим образом, а настоящие черновики уничтожены заведомо, чтобы в путь до Нерчинска не махнуть. Также станет очевидно и не будет «думаться», зачем «Пушкин до последнего момента «придерживал» предисловие, не отсылая его издателю П. А. Плетневу«. Не дано было мадам Петруниной понять причину этой подстраховочной «загогулины» Сергеича: предисловие ушло к цензорам только после того, как цензуру прошли сами повести, ибо очень опасной штучкой было это «Предисловие от издателя»!
Хоть и остепенённой, но недалёкой в постижении пушкинского творчества филологине только и остаётся, что «подметить» пустое и выдать очередную чепуху:
«Потому-то тема поколений, тема «отцов» и «детей» является сквозной для «Повестей Белкина», включая сюда и предисловие «От издателя». Она осложняет и обогащает картину общего движения и развития характеров, позволяя подметить в «детях» то, чего не знало поколение «отцов»…»
Ну, а что скажет свет очей наших, многоупорный профессор Шмид? Увы, не только ничего определённого:
«По поводу призматической релевантности «автора» Белкина и фактической роли его идеологической и языковой точки зрения в научной литературе до сих пор не существует полной ясности. … История создания предисловия все еще до конца не выяснена и, видимо, уже не будет выяснена никогда«,
но и чего похлеще.
Шмид попытался было задрапировать беспомощность своей мысли в теме «Предисловия» пустым девятитезисным многословием: «В связи со все еще дискуссионым вопросом о призматической функции Белкина и о роли его точки зрения мы выдвигаем следующие девять тезисов«.
С одной стороны, лучше бы он этого не делал, потому что из сообщаемых им далее в примечаниях частностей, к примеру, из вот этой:
«Уже «Телескоп» [1831. Ч. 6. № 21. С. 118] отмечал, что из письма, рассказывающего о г-не Белкине, мы не узнаем ничего, что объяснило бы нам его «взгляд на вещи»; его внешность и образ жизни не представляют никакого интереса. К вопросу об ограниченности сознания добропорядочного автора письма см.: [Черняев 1900в]. О знаменательном отсутствии какой-либо существенной информации о Белкине см. из последних работ: [Гей 1989,93]«
мало того, что с очевидностью следует, что никто по сю пору так и не въехал, зачем вообще Сергеичу понадобилось предисловие от издателя. Писать такое – «О знаменательном отсутствии какой-либо существенной информации о Белкине см. из последних работ: [Гей 1989,93]« – после пушкинского «а вместе с тем как и весьма достаточное биографическое известие«, значит расписаться в знаменательном отсутствии понимания мысли Сергеича не только у себя, но и у всех этих разносортных литературоведов со времён Пушкина!!!
С другой стороны, получается, что надо сказать Шмиду спасибо за избавление от хлопот. Ибо прочитаешь только одну такую фразу только одного, но по-немецки упёртого педантично-тщательного «веда», и осознаёшь, что можно не читать их всех!
Следовательно, выжать хоть какую-либо каплю по «Предисловию» изо всей разномастной вацуро-…-петрунино-…-шмидовской «научной литературы» не получится.
PS
Масть у этой литературоведческой братии не та, не наша, не пушкинская.
Чего не хватило Давыдову и Бетеа, чтобы вникнуть в суть этой повести? А какая мне разница? Пушкин – это вам не Антоны Васильевичи Толстоевские с их расписными портянками для скучающих недотёп, его надо востро читать! И знать, что во-первых, Сергеичу и дохтуром запрещена унылость, а во-вторых, что у него слово держит честь!
Истины для скажем, что «Гробовщик» раскололся вторым после «Предисловия» (которое было взято «методой от Сергеича», и об этом будет сообщено далее). В «Гробовщике» же целенаправленно выискивалось, где бы поржать в стиле биений Баратынского, поскольку использование там «методы» было маловероятно – она уже была применена.
Смешно, но «Гробовщик» вскрылся после некоторого раздумья на прозаическую, чисто производственную тему: а где же мастерская-то Прохорова? Где поместились все эти рубанки, верстаки, пилы, топоры, гвозди, склад с запасом осин, дубов и ёлок? Это добро никакими дрогами за 4 раза не перевезёшь. А фомкой-ломиком выступило слово Сергеича «произведение» – когда Пушкин во второй раз (первый раз было «изделие») употребил другое, слишком пахнущее творчеством слово вместо слова «гроб»: «…запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться«.
А может, никакого цеха-мастерской и не было? Что если «изделия»-»произведения» от А.П.Прохорова – это не гробы, а что-нибудь другое, имеющее прямое отношение к творчеству? К литературе? Ба, да это же сюжеты, скелетные модели! Так сказать, нематериальные активы! Вот их-то в набросках и начистовую вкупе с домашним скарбом можно перевезти за 4 раза, и места много не занимают, и для их производства по-крупному надо только ручку и бумагу.
А сам Прохоров – да это же литератор! Поставщик и отделыватель сюжетов! Изготовление и расцветка, починка и сдача их напрокат тем убогим, кто сам настрогать не в состоянии!
Вот где и пошла ржака по-баратынски!
Прохоровские гробы всех цветов и всякого размера – это те или иные литературные сюжетные штампы, а шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами – отделочные текстовые детали, все эти сравнения и прочие метафоры.
Помещение покойничка в гроб – это наполнение некоего пустого модельного сюжета конкретными персонажами.
Похороны – продажа произведённого литературного инфо-продукта.
Вот не получились толком «похороны» отставного бригадира – продажи свежеиспечённого романа не пошли. Сочинитель ли подпростыл где под проливным дождём, муза ли недолго у него посидела, но старые приёмы стали терять свою эффективность («многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились«), и потерявшая в занимательности книжка не особо раскупалась. [Как там Баратынский, не смеётся ещё?]
Вот и свербила Прохорова мысль подзаработать на сюжете с купчихой Трюхиной, но никак не получалось склепать что-нибудь симпатичное вот уже целый год… [Как там Баратынский, забился в приступе смеха?]
Вот и приснилось Адрияну, что померла днесь Трюхина. Сиречь, сложился замысел, и сваялась наконец-то затрюхинская повестушка! Хоронить, стало быть, можно Трюхину в книжку, и на продажу её в книжную лавку!
Не знаю, как там было у Баратынского, а я ржунимагу !!!
+++
Что, перестать, или пустить на пе?…
Это не я, это Сергеич в «Домике в Коломне» вопросом задаётся. А мне объёмы набирать для диссера по пушкинистике без надобности. И поржать, листая очередные распедаливания за т-ща Белкина от очередного туповастого литературоведа, вряд ли получится.
Так что сами уж как-нибудь допрёте, кто, что и как в «Гробовщике» далее, и какие такие кренделя выпекал толстый немецкий булочник.
Скажем спасибо предыдущему оратору Вацуре за краткость, потому что от объёма текста, уделённого т-щу Белкину Петруниной и Шмидом, можно припухнуть конкретно. Но если Петрунина, как и положено классической докторше-филологине времён исторического материализма, подошла к вопросу чуть ли не с марксистских позиций, учинив по ходу многоперсонный, но пустословный парад по преимуществу советских изыскателей «крупиц», то профессор Шмид из Гамбурга распедалил белкинские темы по-немецки козырно, с привлечением и иноязычных участников.
Сразу отметим результат «выжимки» – ноль. Что у самой Петруниной, что (к сожалению) у Шмида насчёт причины ржаки Баратынского совсем ничего нет. Это значит, что таки не въехала литературоведческая профессура в Белкинский замысел Пушкина. Впрочем, наличие учёной степени может характеризовать лишь ум клиента, но отнюдь не его разум.
Петрунина начала было за здравие (Проза Пушкина, 1987): «…первой ласточкой оказался именно «Гробовщик», и это заставляет присмотреться к нему особенно внимательно«, но тут же и кончила: «Видимо, в работе над «Гробовщиком» раскрылись некие внутренние возможности избранной на этот раз повествовательной формы…[в короткое время оказался осуществленным замысел сборника повестей]«.
Итак, «присмотревшись внимательно», Петрунина увидела в книге Пушкина лишь фигу «неких внутренних возможностей», и оставшись озадаченной ["Фантастическое принципиально чуждо «Повестям Белкина» с их установкой на непритязательные рассказы о непритязательной жизни. Тем более озадачивает единственное исключение из этого правила"], отъехала вполне по-пролетарски:
«Смысл повести Пушкина в том, что скромный ее герой не исчерпывается своим ремеслом, что в гробовщике он прозревает человека…Замороченный тяготами своего существования человек поднялся над мелочами жизни, воспрянул духом, заново увидел мир, людей и себя в этом мире».
Одна лишь ссылка у Петруниной зацепила моё внимание, а именно «Бочаров С. Г. О смысле «Гробовщика»» (!). Хотя априори было ясно, что и там всё по нулям, на всякий случай она была проверена. И надо же! – там нашлось чтось насчёт ржаки Баратынского! Это единственное с Баратынским место у Бочарова оказалось цитатой из какого-то Эйхенбаума: «Повесть разрешается в ничто — не произошло ровно ничего, даже Трюхина не умерла. Получается нечто вроде каламбура — тут-то верно, больше всего «ржал и бился» Баратынский...»
Нет, неверно «кукарекнул» этот Эйхенбаум. Не дался ему «Гробовщик» Сергеича, не по Сеньке была шапка.
С разбитым корытом осталась Петрунина и вот здесь (почему в книге первый «Гробовщик» оказался третьей по счёту повестью):
«Пушкин решил изменить первоначальный порядок повестей, который отражал последовательность их возникновения: «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», «Выстрел», «Метель». Повести, замыкавшие ряд («Выстрел» и «Метель»), Пушкин перенес в начало книжки, поместив их непосредственно за предисловием «От издателя». Смысл этой перестановки безусловно неоднозначен...»,
хотя и уверенно выдала («что одна из этих причин может быть уверенно названа уже сейчас«) очередную во-имя-человеческую туфту:
«Так или иначе, но, заметив сам или с помощью первых слушателей и читателей повестей, что книжка имеет достаточно к этому времени известную «поэтажную» композицию, Пушкин поспешил ее разрушить, ибо, заостряя внимание читателя на социальной дифференциации выведенных характеров, она вступала в противоречие с одной из глубинных идей «Повестей Белкина». Человека определяет здесь не сословный или имущественный статус».
А что же путного по «Гробовщику» дал дорогой профессор В.Шмид?
Он также начал за здравие, отметив особую роль этой повести и упомянув при этом неких Бетеа/Давыдова (эти будут интересны ниже далее особо):
«Как видно из рукописи, план всего цикла возник у Пушкина только по завершении «Гробовщика». Это следует иметь в виду, когда ставится вопрос о единстве цикла и об особой функции в нем рассматриваемой повести. Те интерпретации, которые придают «Гробовщику» особое циклообразующее значение, основываясь на позднейшем центральном расположении этой повести, или же усматривают в ней ключ к единству и значению цикла (напр. [Бетеа/Давыдов 1981; Давыдов С. 1985]), подлежат перепроверке…»
и вслед за Петруниной тут же кончил ерундой:
««Гробовщик» представляет собою художественное отражение парадокса, чрезвычайно ясно осознанного Пушкиным в конце лета 1830 г.»
А вот в последующем распедаливании темы о парадоксе ( гробовщика, «который извлекает выгоду из смерти, живет тем, что умирают его клиенты»,) и переходе его в абсурд ( вывески, изображающей бога любви с опущенным факелом, знаком смерти, и надписи на ней о починке и сдаче напрокат гробов), Шмид даёт следующую «тёплую» информацию (этот мотив номер 2 из трёх об абсурдности надписи приводится полностью):
<<2. «Гробовщика» можно читать, как показано у Бетеа/Давыдова [1981, 16—18], — как метапоэтическую автобиографию. Тогда прозаический герой с инициалами А. П. (в рукописном варианте А. С. П.) обозначает автора, А. С. Пушкина. Гробовщик начинает изготовлять свои «произведения» [90] в 1799 г., в год рождения Пушкина; переехав в новый дом (в аллегорическо-метапоэтическом плане это переход к прозе) и найдя в нем «суматоху», он начинает вздыхать о своей ветхой лачужке, «где в течение осьмнадцати лет все было заведено своим порядком» [89]. Вышеназванные авторы расшифровывают это таким образом, что 1830 г. — это восемнадцатый год творческой деятельности Пушкина, а русская проза — тот дом, в котором строго соблюдались правила романтического, сентименталистского и нравоучительного канонов.
Свое автобиографическое объяснение получает и сон гробовщика. Скелет Курилкина, пытающийся обнять Прохорова за то, что тот продал ему первый из своих гробов, — это не кто иной, как старик Державин.14 В 1815 г. престарелый поэт хотел заключить в объятия юного лицеиста, после того, как тот продекламировал свою выдержанную в стиле мастера оду «Воспоминания в Царском Селе» (1814). Но молодой поэт убежал от восхищенного учителя. В повести же прозаический двойник поэта отталкивает скелет Ку рилкина так, что тот «пошатнулся, упал и весь рассыпался».
Абсурдность вывески Бетеа/Давыдов объясняют при помощи сложной метапоэтической конструкции. Сочетание Амура и гробов они считают эмблемой тематического единства «Повестей Белкина». Соединение любящих и похороны третьей силы (Сильвио, Владимир, Вырин, старинная семейная вражда в «Барышне-крестьянке») образуют общую, циклообразующую тему последующих четырех повестей, в которых Пушкин выступает в качестве свата (matchmaker) и гробовщика (coffinmaker). Автор как бы выступает в роли Амура, когда хоронит своих несчастных героев:
Оба сразу: мрачный гробовщик и проказливый бог любви, А. П. соединяет счастливые пары над могилами шаблонных героев и тем самым соединяет русскую прозу с западноевропейской традицией над могилами отечественных поэтов. Он чинит старые гробы, чтобы обеспечить колыбелями отпрысков этого божественно организованного брака [18].
Это изящное объяснение предполагает, правда, что когда Пушкин писал «Гробовщика», он не только уже держал в голове план всего цикла, но и ясно осознавал его сквозную тему. Но если исходить из истории создания повестей, как она отражена в рукописях, такое предположение малоправдоподобно. Важно, однако, то, что многие мотивы «Гробовщика» действительно содержат автобиографические аллюзии.>>
Бетеа/Давыдов, обозрев рукописные А.С.П., чуть было не провалились в яму с замыслом Сергеича (возможно, их сбило с толку отчество Адрияна «Прохорович» – выяснять это у меня нет обязанности). Если бы они там очутились, то и инфа от них была бы погорячее, и заржали бы они вслед за Баратынским.
Ввиду того, что остальное у Шмида по «Гробовщику» стоит прочтения, но не стоит упоминания здесь, обойдёмся лишь финальным заключением гамбургского профессора:
«Не следует недооценивать Адрияна Прохорова.
Он не такой этически глухой «демократический герой» с неразвитым самосознанием, каковым его не раз представляли. Правда, в своем корыстолюбии он стал жертвой парадокса, заключающегося в том, что гробовщик живет смертью. Вытесняя мысль о своеобразии и особенности своей профессии, он хотел воспринимать себя как обыкновенного удачливого торговца. Извращая заботу о клиентах, он мыслил и говорил о мертвых как о живых и рассматривал живых только как будущих своих благодетелей. Басурманами он считал тех, кто, по его мнению, не признает православия, т. е. его веры в жизнь мертвых.
Ужасом и смертельным страхом Адриян оплатил свой долг перед жизнью.
«Долг платежом красен», как говорит центральная пословица новеллы. Удовлетворение, которое предвещает пословица, войдет как составная часть в новообретенную мрачным гробовщиком радость.
Мы не можем знать, какие выводы сделает Адриян из своего сна, но заключительная сцена позволяет нам, по меньшей мере, предположить, что он перенесет гробы из кухни и гостиной в заднюю комнату, будет почаще звать дочерей к чаю, да и в делах будет честнее.»
Как очевидно из этой цитаты, 1. Шмид ушёл недалеко от «человечной» Петруниной, и 2. поржать у него не получилось.
+++
Я вот с чего шизею, дорогая редакция! Ни докторские степени, ни профессорские погоны, ни «восстановленные долгими годами крупицы» от якобы «непререкаемых» литературоведов – ничто не помогает всей этой компании понять творчество Сергеича!
Всё их пустопорожнее околопушкинское многословие можно выкинуть на свалку.
PS
А как насчёт ваших «непререкаемых» лычек, уважаемые? Их, может, тоже куда-нибудь выкинуть?
Из взятой в оборот троицы про-Белкинских писунов меньше всего за т-ща Белкина имеется у Вацуры (Записки комментатора 1994). [Извиняться насчёт несклоняемости фамилии не буду - склонять мне симпатичнее, да и был такой Петлюра, да и сам Пушкин склоняет в "Гробовщике" Юрку]
Что же есть у Вацуры примечательного? Например, полезна его констатация эффективности трудов Сергеича: «Писались они необыкновенно быстро: 9 сентября 1830 г. закончен «Гробовщик», 14 сентября — «Станционный смотритель» и предисловие «От Издателя», 20 сентября — «Барышня-крестьянка», 14 октября — «Выстрел», 20 октября — «Метель». Такая интенсивность работы становится возможной лишь в том случае, если у писателя уже сложились … формы повествования и определились хотя бы первоначальные контуры замысла«. Чем полезна? А выявлением тех блоков произведения Сергеича, которые играют главную рояль, которые были и раньше задуманы, и лучше продуманы.
Далее. Вацура не только перечисляет «круг произведений и сюжетов, послуживших основой или отправной точкой для «Повестей Белкина»«, но и заявляет, что «все это были литературные образцы, уже давно сошедшие со сцены и для читателя 1830-х гг. безнадежно устаревшие«. Впрочем, он пытается «отмазать» Сергеича от сюжетного плагиатства:
«Полемическое задание у Пушкина было … в намерении воскресить эту «низовую» литературу, отбросив в ней все устаревшее и активизировав ее художественные возможности. Мы вправе предположить, что для этой цели был вызван из небытия Иван Петрович Белкин«.
С этого достижения маститого литературоведа много не наржёшь. Это раз. И становится понятно, что главного Вацура в «Белкине» не понял, а нарыл по-крупному не более Булгарина. Это два.
Но таки пара небольших клоков шерсти с Вацуры будет (зря что ли человек долгие годы ковырялся в целом культурном слое, осторожно и кропотливо восстанавливая крупицы за хорошую зарплату!) – но совсем не в том, на что рассчитывал сей автор своими «накопленными десятками наблюдений и разысканий«.
Истины для отметим, что у Вацуры есть и попытка изобразить нечто по теме ржачки Баратынского (ради такого цитатнём это место полностью, уж так и быть, несвоего добра не жалко):
«Что скрывается за краткими репликами и скупыми жестами концовки «Метели»? Пережитая драма женщины, обреченной на одиночество, виновник ее несчастья, случаем вернувшийся и случаем влюбившийся, давившийся ответного чувства — и в решительный момент ожидаемого узнавания не узнавший в возлюбленной жертву своей «преступной проказы»… В противоположность всем канонам повесть оканчивается не мотивом любовного соединения, а мотивом вины; концовка сводит в один фокус все драматические сюжетные линии, развернутые в повести.
Эта концовка занимает двадцать шесть слов, и доминирует в ней жест и интонация. Стиль такой насыщенности и лаконизма не мог принадлежать ни Белкину, ни «девице К. И. Т.».
39
В этом, надо полагать, и заключалась мистификация «второго порядка», — она создавалась контрастом между полупародийным обликом «автора» и подлинным, лишенным всякой стилизации, повествовательным стилем Пушкина, который лукаво возлагал на Белкина и его приятелей ответственность за выбор сюжетов.
Этот контраст создавал в читательском восприятии постоянный эффект обманутого ожидания. Совершенно такой же контраст возникал между традиционной, привычной разработкой знакомых сюжетов и той, которую постоянно предлагал Пушкин.
Этот-то замысел и почувствовал тонкий и изощренный ценитель Баратынский, который «ржал и бился» от эстетического наслаждения«.
Последнее, если принять, что «тонкий и изощренный ценитель» Вацура таки понимал, с чем едят ржачный смех, кроме как на желание хоть что-то прокукарекать насчёт Баратынского списать некуда. Ну и где ржать в концовке «Метели» или там «Станционного смотрителя»? Да и ржать от подобного «эстетического наслаждения» по пятому кругу (если не учитывать «Предисловие»)?
Недаром в 1996 году у А.Глассэ этот «кукарек» Вацуры был проигнорирован.
Мои два клочки с вацуровской «шерсти»:
1. Вацура, заявив, что «вопрос о том, какую роль играет в «Повестях Белкина» сам Белкин, до сего времени остается спорным», вывел, что Белкин якобы был нужен Пушкину для создания «литературной маски ординарного рассказчика ординарных повестей«, который «должен был с буквальной точностью переписывать в свои тетрадки старинные и наивные истории, уже два с лишком десятилетия кочующие по журнальным страницам и перешедшие в устный анекдот«.
Следовательно, к 1994 году Вацура и прочие собиратели белкинских «крупиц» были не в курсе, зачем Пушкину понадобилось «Предисловие от Издателя».
2. Только написанный первым из пяти повестей «Гробовщик» не был расхоже-устаревшей сюжетной моделью, в отличие от «Метели», «Станционного смотрителя», «Выстрела» и «Барышни-крестьянки».
+++
Третья моя мысль к Вацуре отношения не имеет (хотя и может где-то там присутствовать во всех этих тоннах около-белкинской писанины):
3. Статус «Предисловия от Издателя» на самом деле равен статусу отдельной повести: те воспроизведены Белкиным со слов «особ», с небольшими вывертами типа выдумывания имён, и «Предисловие» – также дословное воспроизведение письма «особы» с некоей купюрой (опущением анекдота). Быстрое завершение «Предисловия» свидетельствует о том, что оно тоже обдумывалось Сергеичем заранее, и следовательно, имеет вес не меньше «Гробовщика». Является ли оно расхожей моделью? Скорее всего нет, потому что в противном случае об этом давно бы прокукарекали «непререкаемые» литературоведы типа Вацуры.
«А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?»
А и на самом деле, вокруг да около опусов т-ща Белкина понаписано столько, что читать вам не перечитать! С давних пор повести обсижены словно мухами как штатными литературоведами, так и отдельными примкнувшими к ним любителями. Дабы хучь чем, но прильнуть к нерукотворности, обсасывается чуть ли не каждая запятая из пушкинского текста, не говоря уже о прилагательных и словосочетаниях. Бегло прикинуть объём про-белкинской писанины хотя бы по количеству авторов можно, к примеру, из примечаний в касающейся до «Метели» главки из недавней книги музыковеда Бориса Каца (Одиннадцать вопросов к Пушкину, 2008).
Вот чем хороши любители, да хоть бы и от музыкальных сфер, разгадывать пушкинские загадки? Тем, что в отличие от дипломированно-остепенённых профессионалов они не тянут кота за яйца своими пустопорожними эксплицитными параномазиями, а добросовестно прочесав литературу по теме, выкладывают своё без обиняков.
Впрочем, Б.Кац оставил в стороне (видимо, оценив свои силы) ржачку Баратынского, и заострился на вопросе «Чем кончается «Метель»?». После внесения своих вариаций в общий хор двухсотлетних упрёков в неправдоподобии всех «Повестей», а «Метели» в особенности, сей дотошный музыковед тем не менее нашёл способ пропеть осанну Сергеичу:
«Если же считать, что «Метель» – не только занимательная история, углубленная проблемой метафизики судьбы (представленной снеговой стихией), но и один из примеров нарративных экспериментов Пушкина, то построение конца, который, являясь по поверхностным признакам счастливым финалом, по сути является драматическим обрывом повествования (причем читателю предоставляется возможность выбрать вариант, наиболее ему доступный), стоит оценить как еще один пушкинский tour de force в работе с литературной композицией. Для подготовки такого конца Пушкину и пришлось откровенно отклониться от житейского правдоподобия…»
Но таки имея в виду причину баратынской ржаки, скажем спасибо Борису Кацу за его обстоятельность в работе с литературоведческим материалом по «Повестям Белкина», а из всех упомянутых им в примечаниях персон далее ограничимся только тремя – Вацуро, Петруниной и Шмидом.
+++
Достаточно очевидно, что «Гробовщик» у Сергеича стоит особнячком. И не только потому, что эта повесть сделана самой первой. И не только потому, что эта повесть – единственная из пяти, где внешняя фабула касается до фантастики. А и потому, что она – единственная, где есть «активные» покойники, так или иначе сродственные вывесочному автору Ивану Петровичу Белкину.
И также потому, что заржёшь как Баратынский, если просто раскрыть книгу и прочитать самой первой фразой:
«А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?«
А воз и ныне там…
Если российскую интеллигенцию от века занимали два вопроса «Что делать?» и «Кто виноват?», причём в любой их последовательности, то примерно со времён исторического материализма мал-мальски дотошных раскопщиков «Повестей И.П.Белъкина, предлагаемых ныне публике» (цитата из издания 1834 г.), явно или неявно волновал только один: «Почему от Повестей ржал и бился Баратынский?»
Современные Пушкину критики вообще не задавались вопросами, и недолго раздумывая, вынесли вердикт, что это лишь «несколько анекдотцев (из коих некоторые давно известны)» (Булгарин), «сказки и побасенки«, «не достойные ни таланта, ни имени Пушкина» (Белинский).
Но чем дальше шло время и чем выше воздымался памятник нерукотворный, тем всё больше и больше окололитературная публика шерстила «анекдотцы» Сергеича. Однако, несмотря на то, что за почти 200 лет из понаписанного в отношении «Повестей» можно составить не одну книжную полку, а просто список авторов потянет на пол-автореферата диссертации по филологии, достижения всей этой публики в «ржачном» аспекте оказались более чем скудны. Не далее как в 1996 году в статье «Из чего сделалась «Метель» Пушкина» А.Глассе констатировано:
«Пушкин писал Плетневу 9 декабpя 1830 года: «Написал я пpозою 5 повестей, от котоpых Баpатынский pжет и бьется». Пpичина этого уникального воспpиятия до сих поp не установлена«. [подчёркнуто мною - idohturov]
А что ж тогда установлено-то за скоро уж два века? А к примеру, вот в этом, от 2013 года:
вот такие «тайны»:
» «Повести Белкина» предполагают конкретизацию изображаемого в них мира как процесс пересмотра смыслов. Заполнения лакун, ориентированные на условные значения из интертекстуальной парадигмы, отвергаются новыми, инвертирующими их и более сложными сцеплениями (можно сказать, что смысл претекста и смысл текста соотносятся как слепота и зоркость героев). Новый смысл, т. е. сцепление мотивов, установленное вопреки видимости и литературной традиции, доминирует, однако, не абсолютно. Он постоянно ставится под сомнение иерархически более глубокими смыслами, через деструкцию которых он формируется. Именно эта напряженность отношений между доминирующим смыслом и его побежденными, но все еще борющимися за господство конкурентами придает толкованию «Повестей Белкина» особую привлекательность.»
и вот такие «чудеса»:
«Во всех пяти повестях возникают многообразные формы эквивалентности, образованные, в первую очередь, сменяющими друг друга стилистическими регистрами, имплицитными и эксплицитными оценками и комментариями нарраторов, шаблонами изображения речи и мысли (прямая, косвенная, несобственно-прямая речь), но также и этимологическим родством слов, и параномазией, и фоническим подобием звуковых рядов».
Честно ежели, уважаемый профессор Шмид Вольф из Гамбурга, – хрен бы с ымя, этими Вашими интертекстуальными парадигмами и эксплицитными параномазиями!
Баратынский-то почему ржал?
Метод вскрытия истинного смысла «непонятных» творений Пушкина указан им самим в «Домике в Коломне»:
…ВЕЗДЕ, ВО ВСЁМ УЖ КАК-НИБУДЬ ПОДГАДИТ…
Поэтому изобретать велосипеды не стоит – на 99% достаточно применять эту «методу от Сергеича», т.е. отыскивать в его произведениях те куски крипто-текста, в которых укалывается нелицеприятная Пушкину публика.
+++
Что и будет сделано далее на примере приснопамятных «Повестей» т-ща Белкина И.П.
Иль двусмысленное скажет,
Или кукиш им покажет...
[Читателям сего, коли любопытным до плодов пушкинского творчества, настоятельно рекомендуется отыскивать как можно менее отредактированные (а лучше аутентичные!) тексты Сергеича. Например, в отношении "Домика в Коломне" с необходимостью надо ознакомиться с небольшой книгой "М.Л.Гофман. История создания и текста "Домика в Коломне" 1922", ибо "Рождество" и "рожество" - две большие разницы.]
Как и обещалось, в Сообщение 1 о раскрытии смысла «Домик в Коломне» 17.04.2020 г. внесена правка. Помимо указания, кто в «Домике» есть кто, заявлено, что поэмой «Пушкин объявил войну своим недругам и обнародовал запретную информацию из хроники Российской Империи«.
Покажем это ниже конкретными примерами из текста поэмы.
...Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад,
У нас война!
//Война Пушкиным заявлена, а с кто с кем бьётся, он написал далее.
…А стих александрийский?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извилистый, проворный, длинный, слизкий
И с жалом даже – точная змия;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.
//Оружие Пушкина – жалящее слово.
…Старушка (я стократ видал точь-в-точь
В картинах Рембрандта такие лица)
//Мало того, что Российская империя была учреждена голландцем: правящий росимперский дом состоял по преимуществу из чужеродцев.
…Всем домом правила Параша
//Аничков дворец был собственностью Николая, он получил его в качестве свадебного подарка.
…Она умела мыть и гладить
//В основном Николай-1 «вымывал» головы подданным, но иногда их и гладил.
…При ней варилась гречневая каша
//Варившие информационную кашу того времени Греч и Булгарин были тогдашними стандарт- «пропагандонами» уровня «газетный патриот сам за собой не подотрёт».
…Сей важный труд ей помогала несть
Стряпуха Фёкла, добрая старуха,
Давно лишённая чутья и слуха.
//Это про про Карамзина. Вот мысль Сергеича про участие этого официоз-историка в варке тогдашней инфо-каши :
//На плаху истину влача,
//Он доказал нам без пристрастья
//Необходимость палача
//И прелесть самовластья.
…Но это знать графиня не могла,
И, верно, в список жертв меня внесла.
//Вражда графини М.Д.Нессельроде к Сергеичу была застарелой, и, imho, была вызвана словами Пушкина насчёт её внешности.
…при Дворе жила
Ее сестра двоюродная, Вера
Ивановна, супруга гоф-фурьера.
//Александр-1 и Николай-1 не были родными братьями. Детей Александру рожала его фактическая супруга в течение долгих лет, любовница Мария Нарышкина, номинальная жена обер-егермейстера Нарышкина Д.Л.
…Но горе вдруг их посетило дом:
Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,
Слегла. Напрасно чаем и вином,
И уксусом, и мятною припаркой
Ее лечили. В ночь пред рожеством [так у Гофмана]
Она скончалась.
//Карамзин простудился, будучи очевидцем жаркой бани – восстания декабристов, и в результате скончался накануне дня рождения Пушкина.
…Об ней жалели в доме (всех же боле
Кот Васька).
//Карамзин был авторитетом для Василия Жуковского, Жуковский считал себя его учеником. У Жуковского были личные апартаменты в «доме» – Аничковом дворце.
… «вот я кухарку привела».
//Более для проформы Николай-1 поручил поучаствовать Пушкину в варке инфо-каши на карамзинско-гречевский манер, к примеру, написать что-нибудь удобоваримо-плезирное по воспитанию или на исторические темы. Пушкин и написал. Только не гладко-выбритое в угоду величеству, а своё, колкое, как щетина.
…Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
//Несмотря на тройной барьер цензуры (официальная цензорская, неофициальная жандармская, личная императорская), Сергеич ухитрялся преодолевать его и таки сообщать сообразительным читателям запрещённую информацию, к примеру, что «Родила царица … неведому зверушку«.
…Параша бьётся, а никак не сладит…
//Отношения Николая и Сергеича были антагонистическими. Николай требовал: «Покорите его». Но Пушкин остался непокорным.
…Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась…с намыленной щекой…
// Зеркальце Параши (оно из разряда «всю правду доложи») – это тайная имперская полиция, где Пушкину неоднократно «мылили щёки», а Сергеичу, для виду вытянувшись чинно в струнку, приходилось «отбриваться» от Бенкендорфа.
…Она здесь брилась … точно мой покойник!
//Недавний покойник из правящего дома Романовых, Александр-1, был жив!
В сухом остатке, чем же конкретно подгадил Пушкин-Маврушкин Николаше-Параше своим «Домиком»?
А вот этой, хоть и изложенной крипто-языком, информацией:
1.Лица Российского Императорского дома – они с картин заграничных Рембрандтов, т.е. не являются русскими людьми.
[Это видно и по после-пушкинским временам. Вот вам для примера два брата, имперско(Николай-2)-королевских(Георг-5) акробата:
Российский император и английский король - двоюродные братья
]
2.Николай-1 и Александр-1 – не родные братья. Следовательно, у Николаши-Параши нет законных прав на трон!
3.Через судьбу Фёклы-Карамзина Пушкин упомянул о восстании декабристов, что было строжайше запрещено Николаем.
4. Александр-1 не умер в Таганроге! Следовательно, замена его на троне Николаем и последующее устройство – это некая спецоперация Российского Императорского дома.
Вот зачем понадобился Пушкину «варёно-копчёный» язык! Ибо болтать о запрещённых властью темах открытым текстом – значило и ничего не опубликовать, и в лучшем случае в путь до Нерчинска махнуть, причём во все времена:
Ходить бывает склизко
По камушкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим. (А Сергеич не умолчал – он круче А.К.Толстого.)
Поэтому не исключительно только против литературных недругов направлено «жало» стихов поэмы Пушкина!
Вот почему гори он синим пламенем, этот принадлежащий Николаю Аничков трёхэтажный Домик!
«Поэт повествует о мелких волнениях какой-то Параши…» (В.Брюсов)
[Эх, знал бы Валерий Брюсов, как эдак через 100 лет idohturov будет хохотать над его этой фразой из статьи, предваряющей "Домик" в собрании сочинений Пушкина под редакцией Венгерова. А всё Сергеич виноват! "Домик" кто написал? Пушкин!]
Итак, поехали. Будем кратки, а то времени на чтение и ржаку не останется.
1. Имена собственные в «Домике» Сергеича (исключая Рембрандта) – это перевёртыши:
Параша = Николай-1
Маврушка = Пушкин
Фёкла = Карамзин
Кот Васька = Жуковский
Вера Ивановна = Александр-1
2. Персоны без имени (эти без травести-игр):
Старушка = Правящая семья РосИмперии, учреждённой голландцем, в лице Марии Фёдоровны.
Графиня = М.Д.Нессельроде
Брившийся покойник = живой (!) Александр-1
3. Недвижимость:
Домик в Коломне = Аничков дворец
+++
И я, хоть не совсем невежда,
Указываю на портрет:
Раскройте, люди, свои вежды -
Пред вами лучший наш поэт!
«Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!» (12 стульев)
Второй (и по-крупному последний) заход на раскрытие смысла «Домика в Коломне» случился по ходу пьесы. Видимо, в подкорке таки засела неполная по итогам первого круга складность персон Маврушки и Шетарди, и прочее типа где Эмин и где Елизавета. Также каждый раз при чтении «Домика» настырно капало на мозги это пушкинское «Тому лет 8» и «Дня три тому, туда«.
К тому же сказался и объём накопленных новых сведений, добытых и изложенных такими исследователями жизни и творчества Сергеича, как Н.Петраков, А.Лацис, А.Барков и В.Козаровецкий. Вряд ли хоть одна небольшого формата книжица последнего автора была пропущена. Каплей, до предела наполнившей информационное около-домиковское «озеро», была статья Владимира Козаровецкого про «Гавриилиадные» разборки Пушкина с Николаем. Стало понятно, что именно об этой (или подобной) истории идёт речь вот тут:
Ах, если бы меня, под легкой маской,
Никто в толпе забавной не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого строгий критик пощелкал!
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник?
Нас мало. Не укроется проказник!
Волну, вызвавшую переполнение инфо-»озера» и поток мыслей по сборке «Домиковской» мозаики, произвёл явившийся откуда-то на его поверхность глагол (вы будете смеяться, но так и было на самом деле) «подгадить«, и само собой, что с «Мятежный дух нам всем подгадил...» на буксире.
(Кстати, мятежный дух подгадил по жизни действительно нам всем – не только Сергеичу с его роднёй, но и мне).
(Взято из "М.Л.Гофман. История создания и текста "Домика в Коломне" 1922")
...Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
«Подгадит» и Сергеич? => Да Маврушка – это же Пушкин!
…вечно всё пересолит…
…её [eго] бранят – она [а он] себе молчит…
А кто ж тогда Параша? Да это ж Николаша!
…Параша бьётся с ней, а всё не сладит…
Вот вам и modo vir, modo femina !
«Ты помнишь, как всё начиналось…» («Машина времени»)
Как очевидно теперь, мой первый опыт раскопок смысла «Домика в Коломне» (итоги этого изложены в Сообщении 1 сайта), был лишь итерацией к истине, и отнюдь не нулевой.
Тогда (ровно 8 лет тому! назад) казалось, что основные намёки Сергеича (М-Ж эпиграф, украшение кенотафа, свод за упокой, придворная гоф-фурьерова жена, она же двоюродная сестра) ухвачены, и мозаика «Домика» вроде бы сложена почти полностью:
«В Коломне Домик» – штука не простая. (С этим не поспоришь!)
Поэт, летучей рифмою играя,
Расставил, тем не менее, столбы, (Это так, но надо увидеть скрытый смысл.)
Чтобы по ним дошли до сути лбы.
Сергеич русским языком прекрасным
Указывает и довольно-таки ясно,
Что каждый стих поэмы держит честь- (Это так)
Достаточно внимательно прочесть. (Со знающим умом надо прочесть!)
Зачем, к примеру, он приплёл Эзопа?
Для составленья списка книг Европы?
Такую он доносит этим мысль:
Сокрыт иной в его названьях смысл. (Вот это в точку!)
В Коломне домик или ещё где-то,
Не так принципиально для поэта, (Это неверно – Пушкин пишет про конкретный «домик»)
А может, то не домик, а дворец - (Вот это в точку!)
Свободен в своём творчестве певец.
Одна старушка, а он видит лица! (Вот это в точку!)
Кто на Руси придумал моду бриться? (Это пустой ход)
Что за семья, с каких таких причин,
Прославилась гонением мужчин? (И это пустой ход)
Но что никак не изменить поэту,
Хоть заэзопься тут, считая лета
Из бывшей или нынешней поры,
Так это факт двоюродства сестры! (Почти в точку!)
Основное предназначение поэмы было унюхано верно – она направлена «против». Но против кого/чего? Тогдашний ответ – против иноземного засилья на Руси – увы, хоть и патриотичен, но неверен.
Ускользнул таки от меня 8 лет назад «склизкий александрийский стих» Сергеича!
Заодно прокомментируем с высоты сегодняшнего положения как «тот» постскриптум #2:
1.Доводим до сведения любопытных, что в поэме А.С.Пушкина «Домик в Коломне» выведены:
Под вдовой – царская династия Романовых, (Почти верно!)
овдовевшая со смертью Петра Второго,
Под Парашей – Елизавета Петровна Романова, (Неверно)
Под Верой Ивановной – Анна Иоанновна, (Неверно)
двоюродная сестра Елизаветы.
2.Брившийся покойник – Пётр Первый. (Неверно)
3.Брившаяся кухарка – Маркиз Шетарди
(с высокой вероятностью). (Неверно и без вероятности)
, так и «тот» постскриптум #1:
Доводим до сведения любопытных, что раскрыт смысл поэмы А.С.Пушкина «Домик в Коломне»: Основная часть поэмы посвящена эпизоду из жизни Елизаветы Петровны Романовой, дочери Петра Первого. (Неверно)
Эти «неверности» в «тех» постскриптумах – они неверны в «Елизаветинской» частности. Но то их общее, что в «Домике в Коломне» Сергеич крипто-языком описал некие эпизоды из хроники правящего Дома Российской Империи, всё-таки верно. Что именно, если не конкретности Елизаветинских времён? Об этом будет далее.
Переходя собственно к изложению предмета, ещё раз пробежимся по уже «достигнутому» в раскрытии пушкинской поэмы. Начнём, впрочем, с не первого копателя смыслов «Домика» и упомянутого выше мсье Гершензона М.О., ибо его «никогда не удастся понять»-всхлипы не только показательны, но и полезны для экспресс-вхождения в инфраструктуру поэмы (замечу, что Гершензон трактует тему по её 54-октавной версии):
«Я расскажу так отчетливо, как сумею, что я слышу в строфах этой странной повести. Мое восприятие субъективно, я и не думаю доказывать его верность. Более причудливого Пушкин ничего не писал; естественно, что и толкование покажется произвольным.
Мне слышится в длинном вступлении к рассказу отзвук душевного надрыва…
На протяжении десяти строф он болтает о размерах… болтовня становится все судорожнее, идет скачками, о пустяках, поминутно обрывается; после каждой строфы поэт делает усилие над собою, чтобы собрать свою мысль и продолжать. Строфы 12-я, 13-я, 14-я похожи на бред; дальше как будто найдена хоть какая-нибудь тема – о журнальных ссорах и журнальной критике, – эта тема близка Пушкину, он на минуту одушевляется и ведет свой разговор осмысленно, но скоро и этот предмет исчерпан, дальше опять следуют несколько бредовых стихов (конец 21-й и 22-я строфа); наконец решимость найдена и поэт начинает рассказ».
«Болтай-бредни» Гершензона продолжит камлающий за манифестационный реализм «Домика» Тарланов Е.:
«Скромные обитатели домика на дальней петербургской окраине изображаются Пушкиным абсолютно реалистически. Хорошенькую мещанку из петербургского предместья видит в церкви и завидует ее счастью страдающая от тяжелых воспоминаний надменная аристократка-графиня.
…Старушка-вдова из Коломны, ее домовитая дочка, поющая под гитару «Стонет сизый голубочек», преданная старая кухарка и изобретательный поклонник девушки из гвардейцев, безусловно, заведомо банальны и обыденны до серости во флоберовском смысле. Гениальность Пушкина — в дерзком соединении манифеста реализма, основанного на глубине культурного анализа, с остротой юмористического шаржа».
И снова слово Гершензону:
«Сочинив такую странную, заведомо для него непонятную читателям поэму, Пушкин, разумеется, ясно предвидел ожидающий ее прием – и заранее расчелся с ним насмешливой «моралью» в последней строфе. Он не ошибся; по свидетельству Анненкова, повесть, при появлении ее в «Новоселье» на 1833 год, «почти всеми принята была за признак конечного падения нашего поэта. Даже в обществе старались не упоминать о ней в присутствии автора, щадя его самолюбие». Не многим выше была, впрочем, и позднейшая оценка. Белинский писал: «Домик в Коломне» – игрушка, сделанная рукою великого мастера. Несмотря на видимую незначительность ее со стороны содержания, эта шуточная повесть тем не менее отличается большими достоинствами со стороны формы…»»
То, что неистовому Виссариону «Домик» оказался не по зубам, подтверждает и ещё одна его оценка поэмы, приведённая В.Брюсовым: «Поэтические произведения также имеют свой колорит, как и произведения живописи, и если колорит в картинах ценится так высоко, то иногда только он один и составляет всё их достоинство, то так же точно колорит должен цениться и в поэтических поизведениях«.
Таким образом, что же на сегодняшний день имеется с домо-коломенского «гуся»? А вот что.
Публика (тогдашняя, нынешняя же в массе зазомбирована самим именем «Пушкин» и на всякий случай молчит рыбой об лёд), прочитав «Домик» и не врубившись «а зачем козе баян», вынесла вердикт, что Сергеич как поэт де-мол исписался, растерял былую хватку и практически кончился.
Те же, кто вкурил чутка от литературы (профессионалы и любители тогдашние и из нынешних), чуяли, что в поэме таки есть нечто. Но это нечто оказалось для них неуловимым вот уже почитай что 190 лет! И поэтому литературно-продвинутые клиенты были вынуждены в трактовке «Домика» кувыркаться кто во что горазд: то фокусироваться на форме, то отъезжать всё больше на эпитетах, кто на высокоценимой колористике, как Белинский, кто на гнилых пнях, как Брюсов, кто на утверждающем реализме, как Тарланов, кто на кипящей душевности, как Гершензон.
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Как 100-200 лет назад «лили воду» насчёт смысла «Домика», так и сейчас дело обстоит не лучше. Свежачком по теме (года не прошло!) в подтверждение буквально того, что воз и ныне там, выступит (козырнее персону вряд ли сыщешь) – доктор (!) филологических (!!) наук пра…правнук Пушкина (!!!) мусью Тарланов Е. («Домик в Коломне». Шутка гения? 4 июня 2019):
«По воле Пушкина в столь пустячной форме перед читателем предстает литературный манифест реализма.
Девятнадцатое столетие в целом было олицетворено в русской культуре именно пушкинской эпохой, — и олицетворено в пропорциях, сближавших искусство слова с действительностью. Те мощные течения, которые открыли перед изумленным читателем панораму наполеоновской эры в русской и европейской истории, живо пульсировали, однако, не в одной только, говоря словами Анны Ахматовой, «воздушной громаде» «Евгения Онегина», а и в формах более компактных и, на первый взгляд, камерных.
А эта камерность между тем подчас неотделима от парадокса. Им проникается и стихия чисто французского юмора созданного за два декабрьских дня 1825 года «Графа Нулина» (порой кажется, что перед нами сценарий какой-то кинокомедии шестидесятых!), и еще более — странная и необъяснимая карусель характеров, положений и серьезных литературных экскурсов написанного в октавах в 1829 году «Домика в Коломне», поистине самой загадочной из пушкинских поэм.
Ключ к замыслу Пушкина не найден и до сих пор, хотя и сегодня мнения об этой вещи едва раскладываются в запутанный гранпасьянс, простирающийся от легкого байронизма до историко-философского ребуса и христианских прорицаний.
…в заурядной семье из петербургского мещанского предместья готовится пародийная бытовая комедия с ненужным концом, герои которой тем не менее вписываются в направление новой эпохи, не классической и не романтической.
Два уровня конфликта и содержания «Домика в Коломне» абсолютно логично оканчиваются соседством истинного и мнимого финалов. Комически банальное нравоучение октавы XL (Кто ж родился мужчиною, тому / Рядиться в юбку странно и напрасно: / Когда-нибудь придется же ему / Брить бороду себе, что несогласно / С природой дамской) скрывает ее глубокую смысловую каденцию, заключенную в откровении автора в VIII октаве:
…Но Пегас
Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец
Иссох. Порос крапивою Парнас;
В отставке Феб живет, а хороводец
Старушек муз уж не прельщает нас.
И табор свой с классических вершинок
Перенесли мы на толкучий рынок.
Чтобы оценить настоящее значение этого признания Пушкина, нужно на минуту остановиться. Оно открывает истинный смысл всей поэмы. Так каков же этот смысл?
Неумолимое движение времени обнаруживает, говоря современным языком, полную исчерпанность эстетического ресурса античных ассоциаций уже к 1830-м годам, времени его высшей творческой зрелости. Меняются коренным образом и навсегда не только формы искусства, но и восприятие действительности. Жизнь личности XIX столетия усложнилась в условиях и конфликтах настолько, что античные параллели и сравнения к ней теперь невозможно применять. Их роль в истории искусства объективно уже сыграна. Античная культура уходит (и должна уйти) с авансцены интереса читателя.
…В средствах и предмете литературы нет и не может быть никакой внешней иерархии. Пропагандируя реалистический метод, Пушкин проектирует как бы анимационный ролик с заурядными персонажами«.
Я привёл эти длинноты от Тарланова не только из уважения к имени пращура. Хоть можно было бы обойтись вот этой одной фразой: «Ключ к замыслу Пушкина не найден и до сих пор«, оставив сего потомка наедине с его уровнями конфликтов, мнимыми финалами, якобы открытым смыслом, а также необъяснимыми (для него) каруселями в поистине самой (по нему) загадочной поэме пращура, но! Но Сергеич не даёт: ведь указал-таки будущий невежда (пусть и пра…внук, пусть и доктор филнаук) на его прославленный портрет !!!
+++
Впрочем, для целей сухого остатка этого филдоктора Тарланова можно было не читать сразу после первого утверждения из всего, что процитировано выше. Почему?
А вот почему.
Один хороший мой приятель (нет, не Онегин, но умнейший человек, хоть и московский художник) давно сказал как-то, что картину настоящего мастера необязательно зреть всю полностью, для инфо-кайфа достаточно и кусочка мастерского полотна. Эту верную мысль не сложно вывернуть логически: дрянь необязательно облизывать целиком, достаточно унюхать запашок!
А воз и ныне там…
Как и Дипломом рогоносца, Пушкинским «Домиком в Коломне» занималось много народу. В результате понаписано, слава Богу, поменьше, и поэтому таки можно к теме подойти классически, с обзором литературы (впрочем, не переусердствуя).
[Политических фантазёров-"мертвоводцев", всех этих Ефимовых и прочих меро-манов, воспаривших от стихотворной музыки Сергеича в якобы прогнозно-философские якобы выси (Мавра - это провидчески предсказанный Пушкиным Карл Маркс, и тому подобное), мы опустим. Цена этой фантастики не сильно отличается от остальной - хорошо, если полкопейки в базарный день.]
По причине их безрезультатности нет надобности лопатить все посвящённые «Домику в Коломне» чисто литературоведческие опусы. Можно обойтись чем-нибудь характерным, к примеру, мыслями от клиента старой, дореволюционной ещё закалки мсье Гершензона М.О. (Избранное. Мудрость Пушкина). Писано сие где-то 100 лет назад, и там есть следующее:
«До сих пор никто не мог сказать, что разгадал смысл этой странной поэмы. Первая треть ее занята длиннейшим рассуждением о стихотворных размерах, с полемическими выпадами против тогдашней журнальной критики; остальные две трети – прекрасное повествование, сюжет которого, однако, чрезвычайно странен. Непонятна связь между тем вступлением и самой повестью, но еще более непонятно, для чего Пушкин вздумал тщательно излагать в великолепных стихах пустой анекдот – историю о том, как вновь нанятая кухарка в мещанской семье оказалась переодетым мужчиной. Из всех предложенных объяснений наиболее уверенный вид имеет объяснение В. Я. Брюсова. Он видит в «Домике в Коломне» одно из проявлений общей политики Пушкина«.
Вот спасибо мсье Гершензону – наиболее уверенного насчёт «Домика» обще-политичного Брюсова можно не читать. (И соответственно, можно не читать и практически всех остальных, менее уверенных, не обще-политичных или ещё каких).
А что же сам Михаил Осипович? А вот что:
«В духе объективного художественного творчества «Домик в Коломне» никогда не удастся понять осмысленно: с этой точки зрения он неизбежно представляется нелепым произведением, несмотря на отдельные его красоты. Понять его можно только психологически, в кипящей душевности Пушкина, – и тогда, какие ослепительные лучи выступают в нем, и какие черные тени! как ровная плоскость рассказа оживает страстным, почти судорожным движением! и какую выразительность приобретают строфы и стихи, казавшиеся раньше банальными или мелочными!»
Ну вы поняли! Всё, короче, как обычно: если клиенту осмысленно выступить по делу не с чем, то вместо разумной мысли когда ручейком, а когда и Ниагарским водопадом льются цветисто-пустопорожние словеса, все эти ослепительные лучи, выразительные тени и прочие судорожные страсти в кипящей душевности.
Сим доводится до сведения заинтересованной публики, что в связи с раскрытием смысла поэмы А.С.Пушкина «Домик в Коломне» будет изменено Сообщение 1 на сайте idohturov.com .
«С сыном уже покончено, вы мне теперь старичка подавайте…»
Зачем вся эта затея именно в такой форме понадобилась Пушкину? Вот этот вопрос по «дипломной работе» Сергеича – Какую пользу приносил Диплом Пушкину, что конкретно решал? – посильнее будет двух главных загадок Н.Петракова.
Ответами в стиле выспренных эмоцух, что Диплом как меч махом разрубал какие-то там узлы или отделял глыбу гения от камер-юнкерства, может удовлетвориться только недалёкий ум.
Или взять вот это (Н.Петраков «Пушкин целился в царя»):
«Именно в августе-сентябре в голове поэта созревал план «крупномасштабной акции». Цель акции, показать, что свою честь он ставит выше всего на свете – это во-первых, во-вторых, что его интеллект несоизмеримо выше мозгов светских интриганов и для него не представляет никакого труда разобраться в их мышиной возне, и в третьих, в столь неравной борьбе он готов поставить на кон свою жизнь.
Форма реализации этих целей – «автоанонимное» письмо, распространенное в узком кругу своих близких знакомых, что создает возможности для маневра при непредсказуемом развитии событий. А непредсказуемость при операции такого масштаба была обязательным элементом начинающейся игры. Большой игры».
Такие мысли только пустопорожними словесами и назвать можно. Вали Диплому на холку и мышиную возню, и мозги светских интриганов, и возможности для маневра, и непредсказуемость развития, и крупномасштабные операции в большой игре, – Диплом и не только это стерпит!
Без эмо-туфты ежели, то стопроцентно достоверного ответа на вопрос о полезности Диплома не будет, я так полагаю. Причина не только в бенкендорфской зачистке пушкинских бумаг, но даже и в современном положении дел: «Рукописи Пушкина охраняются тщательным образом. Чтобы получить их в работу, а тем более для передачи на экспертизу, надо предъявить веские основания, убедить сотрудников Пушкинского дома в продуманности такого шага, преодолеть…» (А.Лисунов, «Судное дело«). А между тем, какие ныне-то сложности отсканировать на всеобщее обозрение наследие Пушкина? В чём проблемы-то? А видимо в том, что как бы чего даже до сю пору не того не вылезло из пушкинского архива!
Поэтому в поиске ответа приходится предполагать, исходя из здравого смысла, а также из правил русского языка и того убеждения, что у Пушкина каждое слово в чести (т.е. нет вранья).
+++
Сергеич неоднократно упоминает некие полученные им анонимные письма. С очевидностью, это не могут быть только дипломы рогоносца, ибо что один Диплом, что их десять дублей, по факту это один документ. Следовательно, Пушкин получал и другие анонимные письма. И написаны которые могли быть на дорогой дипломатической бумаге. И автором некоторых из этих других анонимок вполне могла быть вряд ли случайно всплывшая в разговоре с В.Соллогубом светская мадам. Графиня Нессельроде? Пуркуа па? Её благоверный Карл Роберт фон Нессельроде-Эресховен как раз был дипломат, к тому же не умевший толком говорить по-русски и родившийся в Лиссабоне немец, т.е. вообще говоря, иностранец.
Что же могло быть в этих других анонимках мерзкого против жены Пушкина? С большой вероятностью то, что в светских салонах ползёт слух, что её уже осмотрел некто, может, и получше мозольного оператора. И причиной тому то, что Пушкин – импотент. Вдобавок подзудеть ещё и текущим моментом – указанием на блестящего балеруна француза-поручика, де мол и этот малый вот-вот добьётся очевидной всему свету цели, если уже не добился.
Может, анонимки эти были местью за эпиграммы, может, местью за то, что Пушкин из другого теста вылеплен, а может, и просто стремлением хоть как-то навредить тому, кто талантливее, кто общепризнан. Впрочем, могут быть и иные причины – у женской неприязни свои причуды.
Сдаётся мне, что пушкинский Диплом был своего рода ответной контратакой.
Главным образом, он бил в связку Николай-1/Нессельроде. Нессельроды извещались так же анонимной ответкой, что их потуги раскрыты и тщетны, потому что бесполезны. Николя-1, чтоб не зарывался, прыгая по девочкам, предупреждался темой обнародования венценосно-рогоносной историографии. (Их шестёрка, шустрый балерун Дантес, получил чего попроще – вызов).
Те же из своих, кто ни то, ни сё, просто вернут с оказией конверты с Дипломом Сергеичу. Псевдодрузья вскроют конверт, на котором написано «Александру Сергеичу Пушкину», прочтут Диплом, но им придётся обойтись шутливым сигналом «Борх». Ну, а друзья настоящие, на которых можно положиться, такие, как Соллогуб, приедут с невскрытым вторым конвертом к Пушкину.
Pourquoi pas?
Родила царица в ночь…
Повторим основной вывод из «дипломной работы» Сергеича, это полезно. Суть составленного Пушкиным на основе трафаретной шутки диплома рогоносца в следующем:
Жёны Нарышкина, Пушкина, Борха были императорскими любовницами, и истории про это и не только про это Пушкиным не только написаны или могут быть написаны, но и обнародованы или могут быть обнародованы.
Вот почему «заиграло очко» у Николя-1 после ознакомления с дипломом! Вот почему ему срочно понадобилась встреча с Сергеичем, в том числе и на тему «Не подскажете ли вы, милостивый государь, что в сём Дипломе имеется в виду?»
Кокю-шные вариации были Коле-1 не то чтобы совсем пофигу, их всегда можно было списать на завистническое злопыхательство. Куда важнее была информация, а что же такого мог Сергеич написать и что успел опубликовать по около-»дипломной» тематике. Вот это его величеству было далеко не пофигу! Тем более что кое о чём «опубликованном» Коля-1 осведомился ещё в 1828 г.
Первым моё внимание на основную канву подтекста «Гавриилиады» (любовные похождения императорской компашки) обратил Владимир Козаровецкий (и главным образом, именно за это ему и СПАСИБО!). Я согласен с ним, что под «облачным старичком» там выведен Саша-1, а под Марией – секс-бомба того времени полька Мария Нарышкина (Четвертинская). Я не согласен с ним, что под Гавриилом показан Брозин, а под Змеем – Аракчеев. Что я думаю по этим двум персонажам поэмы – об этом как-нибудь позже.
Очень разумно Козаровецкий предполагает, что именно про это (хотя возможно, что с другими фигурами) и живописал в 1828 г. Сергеич упёршемуся в поисках автора «Гавриилиады» учредителю выяснительно-розыскной комиссии Николаю-1. И в результате пришлось его величеству утереться, поскольку правильно утверждает Козаровецкий, что такая «живопись» не могла быть сделана достоянием тогдашней гласности, ни публичной, ни комиссионно-судебной.
Таким образом, уже по меньшей мере одна история к моменту появления Диплома была «опубликована» хотя бы в списках. И уже этим назначение Сергеича на позицию историографа Ордена заслужено.
А если к тому же вспомнить фразу из сказочки: «Родила царица в ночь … неведому зверушку» (т.е. ребёнка неизвестно от кого, но всяко не от царя!)? Сгодится она для венценосно-рогоносной историографии? Вполне.
А если к тому же присовокупить хотя бы этот отрывок из «Пиковой дамы», где открытым текстом говорится: «Между посетителями поднялся глухой ропот, а худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер ее побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: Oh?«
Заиграет тут рапсодии очко у божепомазанника ввиду вполне себе перспективы более звонкого ропота: «А царь-то – ненастоящий!!!»
+++
Вот что всего два слова – «историографом Ордена» – с трафаретно-шуточным Дипломом делают!
Комментарии