В «ВПК»-шной статье А.Глассе есть целый раздел, посвящённый письму Сергеича Геккерну от 26-01-1837.

У кого только не было копий именно этого письма! Как будто бы включилась некая копировальная машина с задачей снабдить этими копиями как своего рода оправдательной индульгенцией по меньшей мере всех кровно заинтересованных персон.

Смешно, но даже просто взятое у Глассе перечисление связанных с этим документом фигур даёт очень хорошее пересечение с обозначенными мною участниками  «Охоты на поэта»: Вяземский, Геккерн, Дантес, Строганов, Нессельроде, Аршиак, Данзас (эти, кроме Вяземского и Данзаса, которые прозвучали тоже, выделены в нижеследующем небольшом инфоблоке тонкой линией).

Естественно, не остался в стороне от этого письма и главный имперский пупсик (этот выделен жирной линией):

Тут-то Николаша и прокололся!

Где? Вот здесь: «Если бы я сам был Дантесом, то должен был бы стреляться«.

Ведь эти слова императора есть свидетельство того, что дуэль была спланирована заранее.

Почему? Не только потому, что:

-причём тут Дантес, если письмо адресовано Геккерну;
-в письме кроме пары заслуженных эпитетов в адрес Геккерна изложено требование Сергеича отстать под угрозой обнародования некоей информации – что в этом такого ужасного?;
-родственно Дантес Геккерну нет никто и де-факто, и де-юре;
-Дантес стреляться был должен, оказывается!;
-видно, на чьей стороне пребывает главный имперский пупсик.

А ещё и потому, что в них чётко проговорена как механика операции (заполучить от Сергеича любую хотя бы с виду «ужасную» цидулю и выставить Дантеса), так и с чего-то осведомлённость Николаши в дуэльной тонкости «сын за отца», насчёт которой Геккерну якобы потребовалась консультация со знатоком графом Гришей Строгановым.

+++

«Параша»-Николаша таки умён был, и осознавши этот свой прокол, распорядился впоследствии вообще на тему дуэльного дела Сергеича ничего никому не трындеть. Ну, за исключением подконтрольной петрушки-марионетки,  гнилого князя ПедрЫ Вяземского, старательно кукарекавшего по всему белу свету насосанные из своего пальца и одобренные начальством  «подробности последних минут» поэта.

Вторая проколка гнилого князя Вяземского имеется в том же «примечательном» инфоблоке из статьи Глассе, в двух других местах – не только в переписке с Булгаковым, но и в записках А.О.Смирновой:

(Глассе, как очевидно, вслед за Щёголевым плюётся в адрес «Записок А.О.Смирновой», но не «отталкивает резко», дозволяя себе эпистолярное цитирование).

Проколка князя ПедрЫ #2 – она на тему «приказной» гласности, сиречь отрабатывания князюшкой задания Росимперии по надлежащему с имперской точки зрения пиару дуэльного дела Сергеича.

И ремарка Булгакова, и собственные хлопоты Вяземского в письме Долгоруковой насчёт гласности с очевидностью демонстрируют, что князь ПедрА активно пиарил в обществе свою стряпню, в то время как Николаша запретил все тёрки насчёт дуэли.

Поэтому не могу понять, будьте любезны, чего было недоумевать Ю.Лотману насчёт «переодевания» Вяземского из плаща бунтаря в чиновничьий мундир.

«Голубчиком» Дубельта был князь ПедрА, и вся любовь.

Следующие две крупицы-»капли» попались в ранееупомянутой публикации А.Глассе в комиссионном «Временнике» (1977), увы, не в основном тексте, а в примечании. Но обе козырные, и обе за князя ПедрУ Вяземского, гнилого.

Первая – это инфа,  взятая Глассе из «Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина (из переписки А.Я.Булгакова и кн.П.А.Вяземского). – В кн.: Красный архив, 1929, т.2 (33), с.227«:

Прокололся, ещё как прокололся гнилой князь в письме к О.А.Долгоруковой с этим официальным донесением, имеющемся у его высочества великого князя Михаила!

Вот, значит, чем это было – письмо его (с приложением документов) в адрес брата императора!

Официальным донесением!

Официально, значит, донёс князь ПедрА, по инстанции. Приказание исполнил посильно и довольно полно.

В музей таких «друзей»!

Сколько-то крупиц пользы отыскалось в моменте и у «непомнящих» комиссионеров. Во «Временнике пушкинской комиссии» от 1977 года есть статья А.Глассе , которая попадает в тему «Охота на поэта» тютелька в тютельку уже по названию «Дуэль и смерть Пушкина по материалам архива вюртембергского посольства«.

Так или иначе А.Глассе обкашливает в своей публикации писули вюртембергского посланника в Росимперии князя Гогенлоэ, отсылаемые тем в родные вюртембергские пенаты.

Глассе приводит, к примеру, полный текст депеши дипломата от 9/21 февраля 1837 г.:

(Частично эта инфа уже проскакивала в инфоблоке из Павлуши-гнилуши Щёголева в «Пушкин. Охота на поэта #22: Пушкин и бенкендорфы | 3.2. Дубельт-два» в плане методов работы имперской гэбухи).

Из текста депеши с очевидностью следует, что Николаша держал операцию «Охота на поэта» под личным контролем. Это по его воле с Дантесом обошлись так мягко.

Также становится понятна причина истерики императора, про которую говорилось в предыдущей заметке. Х_рыч, запоздало внося свою лепту в обще-имперский мэйнстрим одобрения Дантеса, задел за живое Николашу, желавшего поглубже упрятать концы в воду, сиречь наглухо замолчать дуэльное дело.

Измышлизмы же Гогенлоэ насчёт «русской партии» и «нападения Пушкина на политические мнения высокопоставленных лиц» есть не более чем словесная мишура, предназначенная для придания весу в глазах начальства и себе, и своей писуле. А всхлипы сего дипломата на тему того, что иностранцам тяжело живётся на Руси, – из аналогичного же разряда: де-мол, смотрите, в каких сложных условиях я отрабатываю ваши тугрики, а что там насчёт бонуса?

Знает кошка, чьё мясо съела.

+++

Вот и пригодилась цитата из «резко оттолкнутых» гнилым «проф-пушкинистом» Щёголевым «Записок А.О.Смирновой», которую дал полезный непрофессионал А.Зинухов в своей работе «Медовый месяц императора«:

<<< «Бенкендорф сказал, что Дантес хороший офицер, – записала А.О. Смирнова, – хорошо вел себя во время дуэли. Государь страшно вспылил и закричал: «Хороший офицер! Танцор! Он часто бывал под арестом, впрочем дело не в этом, а в его непорядочном поведении, недоставало только, чтобы офицер, который имеет честь носить русский мундир, был бы дрянью и струсил бы перед пистолетом. Будет, я решил». >>>

С чего это Николаша истерично наехал на Х_рыча, когда тот начал было упоминать про храбрость Дантеса?

А чувствительную тему взбодрил Х_рыч. Очень для императора чувствительную.

Причём взбодрил по собственной дуболомности (и потере нюха соответственно), развившейся, вполне вероятно, из-за конкретного забурения в украшенных картинами итальянских мастеров залах собственного замка и засырения мозгов ввиду долгого катания в имперском масле..

Поэтому-то и пришлось криком страшно пылить Николаше, чтобы до Х_рыча таки дошло сквозь толстый слой жира, что ему не только надобно срочно заткнуться, но и вообще не трогать тему дуэли никоим образом, абы чегось не тогось не вылезло даже ненароком. Об этом свидетельствует и «контрольный выстрел» императора: «Будет, я решил».

Кто громче всех кричит на мясном базаре «Держи вора»? А часто тот, кто это мясо и умыкнул.

Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, боже!

…

Я только в скобках замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит… как родной! («ЕО«)

+++

Оказывается, князь ПедрА Вяземский знал дорогу в имперскую гэбуху задолго до «Охоты на поэта». Был на хорошем счету у Х_рыча как переводчик:

Даже без инфы о методах гэбухи понятно, что подобная обработка всякоразной публичной и не очень информации, составление обзоров и прочих записок с мнением по вопросу – это как раз то, что поручается гэбушниками претендующим на интеллектуальность сексотам.

Так что давним стукачком-сотрудничком Росимперской гэбухи был этот «друг» Пушкина.

Таких как Вяземский друзей – лишь только на хрен да в музей.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа…»

Эта серия заметок про «Охоту на поэта» – #33 – будет и заключительной, и самой длинной, и самой прерывистой. Зарезервировано место для 100 публикаций (эта – первая, хоть и под нулевым номером) под кодовым названием «КПЗ» (капля, не камера, предварительного заключения).

Общая теза (она же, впрочем, и окончательное заключение) «Охоты на поэта», конечно, не изменится: величайший русский поэт Александр Сергеевич Пушкин пал жертвой спецоперации Росимперской высшей полиции (госбезопасности), осуществлённой по тайному приказу тогдашнего императора Николая I.

А вот дополнительные к уже высказанному отдельные мысли, пусть самые крохотные, и будут фиксироваться в «Каплях Предварительного Заключения» [надеюсь, на какое-то время сотенки КПЗ #00...#99 хватит - idohturov]. С очевидностью, они будут появляться спорадически, по ходу пьесы, и открываться то там, то сям, главным образом потому, что памятник Сергеич воздвиг себе многомерно-нехиловственный – так сразу все «скорлупки» от разгрызенных им «золотых орешков» не раскопаешь.

+++

Какую, к примеру, можно выжать «каплю» из размышления о том, куда метил Дантес?

А вот какую.

Памятуя, что этот французский чёрт был классный стрелок – ни много ни мало чемпион по стрельбе по голубям в военной школе, – можно вывести, что попал он в точности туда, куда прицелился. Рана у Сергеича была в области подбрюшья. Следовательно, Дантес целился как бы под бронежилетку, если бы она была Сергеичем надета.

Что отсюда следует?

Много чего:

- что сам Дантес был в бронежилетке;
- что он стрелял на заведомое поражение с учётом того, что противник также мог быть в бронежилетке;
- что секунданты специально не проверяли одежду на предмет брони в нарушение дуэльного кодекса;
- что поэтому секундант Сергеича Данзас – подстава;
- что вся дуэль была спланирована заранее.

Кстати, надевать бронежилетку Дантесу было не внове. Об этом свидельствует его портрет, где он как раз в защитной кирасе:

Даже если «больше ничего не выжмешь из рассказа моего», и этого хватает за глаза для первой «капли».

«Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
Параша бьётся, но никак не сладит». («Домик в Коломне«)

+++

Фактически,  в моменте все мои мысли насчёт того, что под рифмованной хроникой в «Свояке» имелся в виду «Евгеша», уже высказаны. Всё же некое обобщающее заключение этой серии заметок (#32) необходимо, тем более что по ходу пьесы сложился несколько неожиданный вывод касательно «Охоты на поэта» в целом.

Ещё раз напомню, что смысл инфы, закамуфлированно обнародованной Сергеичем в «Последнем из свойственников Иоанны Д’Арк«, состоит в том, что император [Николаша] наехал на литератора [Сашу] за некую якобы дерзость в некоем поэтическом произведении, содержащем хронологию.

Из ранее изложенного следует, что «Евгеша» подходит под это произведение по всем статьям (рифма, хронология, дерзость). Это во-первых. Во-вторых, из всего сонма пушкинских рифм только про маскарадную «нехорошесть» «Евгеши» было известно тогдашней гэбухе (и, разумеется, имперской верхушке), о чём проговорился гнилой князь ПедрА Вяземский.

А вот третье соображение явилось нежданно-негаданно: ведь получилось так, что литератор

опять «поимел» императора!

Как и тогда в 1828 году, когда Николаше пришлось утереться в истории с «Гавриилиадой», так и теперь нарисовалась аналогичная картина маслом с «Евгешей», но чутка похлеще. В отличие от «самиздатовской» «Гавриилиады» «Евгеша» преодолел все могучие цензурные бастионы, воздвигнутые было империей перед Сергеичем. Это раз.

И если «Гавриилиадные» вирши повествовали под библейской маскировкой о любовных шашнях того, типа уже помершего братца-императора, то рифмохроники «Евгеши» под видом разнообразных «Онегинских» загогулин – они были про этого, действующего, про Самого! Это два.

И снова открыто наказать Пушкина за такое непотребство Коля-Раз не мог. По той же причине, что и в случае с «Гавриилиадой». Это три.

Мало того.

Император, с виду тогда утёршись в теме с той псевдо-противорелигиозной поэмкой, как мог годами варганил посильную мстю литератору, наметив соблазнить его жену. И вроде как преуспел, и по такому случаю даже лычку камер-юнкера поэту усугубил. А не тут-то было – в «Евгеше» обнаружилось такое, что вся мстя пошла коту под хвост!

Да ещё ведь про него самого! Да ещё до лычки состряпано было и тьмой экземпляров разошлось!  Что же, всё это проглотить и не жужжать? И всё отмстительное долгоиграющее кашеварство затевалось понапрасну? А  теперь как мстить-то? Другой жены у этого гадского литератора нет! И ведь опять отвертится в письме-объясниловке, гадёныш, – накропает, что всё это «онегинское» никакая не дерзкая клевета, а энциклопедия русской жизни!

Делать-то злобственно-мстительному имперскому главпупсику теперь что?

+++

Вот почему вполне «Главы осьмой» с «Путешествием» купно к «Диплому рогоносца» могло хватить, чтобы в ноябре 1836 года рычажок прикидывающих что к чему весов в черепушке императора в итоге даванул на триггер, включивший операцию «Охота на поэта».

А послушные «голубые мундиры» распедалили впоследствии в своём отчёте за 1837 год, что поэт Пушкин либерал был, вот и ненавидел всякую власть, сиречь, что того императора Александра, что этого Николая. И как мог, так и гадил им в своих «глупых» рифмованных хрониках.

…и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею Генерал.(«ЕО» VIII-ХV)

+++

Где ещё в «Евгеше» мне попался так сразу Коля-раз?

А в «Главе Осьмой». Она, как и «Путешествие», тоже правильно опубликована с точки зрения тайминга битв «Параши» с «Маврушкой». Конкретно, в сцене появления дамы-»комильфо», которая хоть и замужем за неким уже присутствующем в помещении Князем (почему-то с большой буквы), но в залу входит с важным (!) Генералом (и этот клиент тоже с большой буквы) [и как пить дать такой же генерал, как Князь - князь. - idohturov]:

Дама эта – не только верный снимок «Du comme il faut», она, как легко походу видеть из описания, – верный снимок с НН, сиречь, жены Пушкина.

Сергеич даёт и контрольный выстрел в пользу этой мысли:

Постой, тебя представлю я. -
«Да кто ж она?» – Жена моя. -

XVIII

«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» – Около двух лет. -
«На ком?» – На Лариной. – «Татьяне!»
- Ты ей знаком? – «Я им сосед».
- О, так пойдем же. – Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и друга своего.
Княгиня смотрит на него…

Если вспомнить, что время в романе расчислено по календарю, и знать основные матримональные даты в судьбе поэта (помолвка состоялась 6 мая 1830 г., венчание – 18 февраля (2 марта) 1831 г.), то срок «около двух лет» вполне подойдёт и для отдельной публикации «Главы осьмой» в январе 1832 г., и будет уж заведомо точен для выпуска «Евгеши» отдельным изданием в марте 1833 г.

И очевидно, что замаскированный под «Онегина» фигурант в этом эпизоде – не Николаша, так как замаскированному под «Князя» он – друг и родня. А Николаша – он, как водится ещё с «Домика в Коломне», – «Параша», с Пушкиным-»Маврушкой» воюющая.

Теперь Генерал… Коля-Раз это! Почему? Не только потому, что он с Большой Буквы. Сергеичем оттенена его важность, и заодно сказано про высокий рост (Николай I был высокорослым). Нос-то можно задрать выше всех, это не вопрос. Но как плечи поднять всех выше? Только за счёт роста и имеющихся на плечах эполет. У этого высокого Генерала, следовательно, – самые высокие в государстве эполеты. Император он потому что!

Первый раз, что ли, состоялось сопроводившееся шёпотом по всем углам зала явление императора на бал в компании с чужой женой?  Да ещё неким победителем в некоей битве, раз выше всех нос задран? То, что это – обеденные посиделки с продолжением и бальные танцульки с чужими жёнами – было нередким событием для императора, общеизвестно. См., к примеру, Павлушу-гнилушу Щёголева «Дуэль и смерть Пушкина» в районе с.370.

И поэтому не надо строить иллюзий на тему, какого именно Генерала доводила до степеней известных своим кокетством НН.

Скажите: чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? («ЕО» VIII-VIII)

…внесёт кого-нибудь в свой «Евгений Онегин»… (гнилой князь П.А.Вяземский)

+++

То, что читая «Евгешу», нужно каждый раз разбираться, «чем ныне явится» Онегин, сиречь, а кто тут имеется в виду, мне было понятно до обмолвки князя ПедрЫ Вяземского, гнилого, а именно ещё с «дрочильной» строфы ( с той, где «тупым киём вооружённый он на бильярде в два шара играет с самого утра«).

Оказалось, что в «Главе Осьмой» однотомника 1833 года Пушкин указал на необходимость такого выяснения открытым текстом (!). А все эти «пушкиноведческие» мусьи А.Барков и с ним иже, и без него, как обычно, сие прошляпили:

Почему про это требуемое каждый раз разбирательство «кто есть who» здесь сказано открытым текстом, а не двусмысленностью? Не только из-за прямого вопроса «Чем ныне явится?» Ещё и потому, что «иной» в 8-м стихе – подлежащее. Об этом неоспоримо свидетельствует точка в конце стиха. Было бы это перечислением, а «иной» соответственно прилагательным, – стояла бы запятая.

Заметьте, что это VIII-й стих VIII-й строфы VIII-й главы! Силён Сергеич!

Ведь этой шикарнейшей точкой в лоб заявлено, что Онегин – маска, которую поэт одевал на разных персон, и в принципе ею может «щегольнуть» кто угодно. Включая имперашу Колю-раз.

Так что все эти не только приведённые А.Барковым от непомнящих литературоведов всхлипывания типа «Природа пушкинских свершений остается невыявленной, «закрытой»» (Н.К. Гей) или «…со времени создания романа прошло настолько много времени, что уже мало остается надежды, что его смысл вообще будет когда-либо понят» (Ю.М.Лотман) – не более чем свидетельство, что не въезжали все они скопом в смысл написанного Пушкиным. Не их ума это было дело, увы.

ПС1

Собственно, по-крупному, это и есть разгадка смысла «Евгеши», о невозможности которой так долго говорили непомнящие «пушкиноведы». По мелочи надо «всего лишь» выяснять каждый раз, кто же тут конкретно щеголяет в маске «Онегина».

ПС2

«Энциклопедия русской жизни«! «В лице Онегина, Ленского и Татьяны Пушкин изобразил русское общество в одном из фазисов его образования, его развития…«! РЖУНИМАГУ! И Виссарион туда же, обделался неистово. И такой же тупорылый Писарев не отстал от старшего собрата.

ПС3

Предварительное имхо:

Каков «Онегин», такова и «Татьяна».

«В прежнем издании … было … напечатано … Критики, того не разобрав, находили анахронизм … Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю«. (17-е примечание к однотомному «Евгеше» от 1833 года)

+++

Само собой, что на скотный двор заворачивал «Онегин», а не Пушкин.

Почему я закавычил здесь Онегина? А потому, что каждый раз надо разбираться, кто это тут в Онегинском прикиде «щеголяет маской»! То, что А.Барков маску Онегина каждый раз натягивал на Катенина , – его тупорыльские проблемы.

Из инфы в предыдущей заметке вывести, у кого же идеал теперь – чужая жена, нельзя. Данных мало. Но за Сергеичем никогда не заржавеет, и контрольная указивка тут как тут имеется:

«Таков ли был я, расцветая? Скажи, фонтан Бахчисарая! … когда Зарему я воображал…» – сиречь, для нужд расчисления хронологии («спустя три года«) скажи, когда поэма «Бахчисарайский фонтан» была закончена? В 1823 году. Поэтому этот очередной «Онегин» в очередной щегольской маске вспомнил о Сергеиче – спустя 3 года -  в 1826 году.

А кто это в самом деле в 1826 году вспомнил про Пушкина? А импераша Коля-Раз, после коронации в августе 1826 г. повелевший доставить ссыльного поэта к себе под светлы очи в московский Чудов монастырь, где и состоялась их сентябрьская встреча!

Мало этого критикам, не разобравшим такую хронологию? Вот им на холку ещё и другое, но таки тоже последовательное расчисление по календарю:

«…Средь пышных, опустелых зал…»

С чего это пышные – императорские – залы опустели, когда там «Параша»-Николаша прохаживался? А это предыдущий импераша Саша-Раз с концами сдрыснул с витрин Российской Империи. Вот и опустели пышные залы…

Сухой остаток на момент:

В главе «Отрывки из путешествия Онегина», включённой в однотомное издание романа в 1833 году, поэтом написано про увлечение императора Николая I чужой женой.

Есть, кстати, и третий сигнальчик от Сергеича, что надо взбадривать уже напечатанные куски «Путешествия». Это как раз та намеренно учинённая им и приковывающая дополнительное внимание к этому месту текста неразбериха на тему, где же кончается вступительная часть и где начинаются собственно «Отрывки».

Святое дело поэтому глянуть, и повнимательней, на дела тех прошлых дней. И также святое дело сказать спасибо издательству «Советская Россия» за то, что не надо пылью шуршать в библиотечном архиве,

и за то, что не испоганило оно особо подборку первых «Литгазет», вместо репринта осовременив искомый текст «Отрывков», опубликованных 1 января 1830 г. в 1-м номере дельвиговской «Литературной газеты»:

А поглядев теперь на аналогичный кусок текста из однотомного «Евгеши» от 1833 года, легко увидеть, что было напечатано в 1830 году и что оказалось напечатанным в 1833:

Почувствуйте, что называется, разницу.

Несколько не то, оказывается, было напечатано! И сооответственно, несколько не то помещено автором в «Путешествия» однотомного «Евгеши».

Не считая знаков препинания, которые не особо играют рояль при чтении, разница в одном лишь слове. По сравнению с 1830 годом теперь, в 1833 году, не жена хозяйка его идеал, а какая-то там где-то там хозяйка.

Не его жена-хозяйка теперь идеал, а чужая!

Всего лишь одно слово. Только слово это – пушкинское, вслед мысли поэта!

Распедаливать, с чего это ради рифмованной хроникой в «Свояке» выступил «Евгеша», начну я с главы 8(Путешествие), тем более что некое место там давно задевало меня не только своим «гумном соломы кучи» и явной язвительностью текста в отношении местоимений «мне, мой, я», но и бьющей в глаз необходимостью заменить «сам» на другое широко известное слово из трёх букв:

<<<
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь – хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.

Порой дождливою намедни
я, завернув на скотный двор…
>>>

Глава эта под названием «ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА» была опубликована в конце «Евгеши», изданного в марте 1833 г. одним томом:

Сергеичем был предпослан ей следующий вступительный текст:

<<<
Последняя глава «Евгения Онегина» издана была особо, с следующим предисловием:
«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить, вместо девятого нумера, осьмой над последней главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф:

Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал -
Хвала вам, девяти каменам, и проч.».
П.А.Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. – Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф.
Е. Онегин из Москвы едет в Нижний Новгород: … перед ним Макарьев суетно хлопочет,

Кипит обилием своим.
Сюда жемчуг привез индеец,
Поддельны вины европеец,
Табун бракованных коней
Пригнал заводчик из степей,
Игрок привез свои колоды
И горсть услужливых костей,
Помещик – спелых дочерей,
А дочки – прошлогодни моды.
Всяк суетится, лжет за двух,
И всюду меркантильный дух.

…
>>>

Можно понять, почему Глава 8(Путешествие) помещена аж после «Примечаний к Евгению Онегину». Проза там имеется не только во вступлении (а роман-то в стихах!), и поэтому, глядя в книгу, сложно понять, где начинаются собственно «Отрывки»:

Зачем это понадобилось Сергеичу? Какая и где тут порылась собака?

В цитате из публикации «Последней главы»? Нет, естественно. В распедаливании в адрес Катенина про неожиданность перехода от одной Татьяны к другой? На эту пустышку пусть клюют барковы.

А вот это – «Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф» – сигнал!

Почему?

Потому что какая для купившего целиком весь том «Евгеши» читателя вообще-то разница, что там было уже напечатано, а что нет. Так что не просто так Сергеич заострился [к тому же дважды - "были напечатаны; здесь помещаем"! - idohturov], на сём моменте. С очевидностью надо проверять, а что там из отрывков уже было публиковано.

Это и будет сделано в следующей заметке.

«Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…» («Домик в Коломне»)

+++

Итак, каким же образом засветился «Онегин» в «Свояке» [ "Свояк" - это моё краткое поименование произведения Сергеича «Последний из свойственников Иоанны Д'Арк» -  idohturov] в качестве глупой рифмованной хроники?

To begin with, замечу, что я проверил перевод слова «l’impertinente» в тексте «Свояка» на русский язык. Имеющийся у меня компьютерный «переводчик» выдал вовсе не «глупый». А «дерзкий». Это раз.

Стопроцентно верна та мысль, что «солить» именно  Гербовому-отцу, сиречь, текущему императору Коле-Раз, Сергеич стал бы после Болдинской осени 1830 года, когда он в поэме «Домик в Коломне» объявил войну всей этой имперской шушере. Это два.

Поэтому следующий шаг очевиден: надо распедалить датировки глав «Евгеши» [ "Евгеша" - это моё краткое поименование произведения Сергеича «Евгений Онегин» -  idohturov].

Вот они:

(Выделенное в «Примечании» – это информация, имеющаяся в тогдашней публикации главы «Евгеши»).

Из этой сводки с очевидностью следует, что если и искать, где конкретно в «Евгеше» Маврушка-Сергеич насолил-подгадил именно Параше-Николаше, то только в главах 9(8) и 8(«Путешествие Онегина»). Остальное уже было отлито в граните до Болдинской осени и «Домика» соответственно.

«Нет, ребята, пулемёта я вам не дам» («Белое солнце пустыни«)

А таки не стану я глубоко ковырять Барковские «Прогулки с Евгением Онегиным». Ибо зачем ковыряться в туфте?

Чтобы задвинуть сей опус в разряд инфомусора, мне хватило эпиграфов (то, что они – тупые, очевидно даже просто умному):

<<<
Все подлинно великое должно включать в себя смеховой элемент.
(М.М. Бахтин)
Пушкин вошел в русскую культуру не только как Поэт, но и как гениальный мастер жизни.
(Ю.М. Лотман)
>>>

и концовки из «Глава II «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»: РОМАН ПАРАДОКСОВ«:

<<<
…
Чтобы не возвращаться к этому вопросу (а он оказался очень важным, поскольку «Путешествия» — никак не факультативное приложение к роману, а самый настоящий пролог к нему; пушкинское вступление к «Путешествиям» является одним из ключей к одному из наиболее острых сатирических моментов в романе и возвращает читателя к эпилогу романа, опубликованному еще в 1825 году, то есть до завершения самого романа), вношу пояснения.
Первые строки текста «отрывков» — пушкинские, они появились в 1833 году. следующий абзац во всех изданиях начинается с кавычки: это — цитирование самим Пушкиным текста своего «вступления» 1832 года. После пяти стихов с цифрой «девять» стоят слова «и проч.» Это — конец автоцитаты, здесь Пушкин сам поставил в 1833 году кавычку; если у кого-то из читателей в его экземпляре «Онегина» она не стоит, восстановите справедливость: проставьте от руки, — ее наличие или отсутствие сильно влияет на смысл. все, что идет ниже — начиная со слов: «П.А. Катенин» — это снова текст 1833 года.
Насколько это важно, вы убедитесь, дочитав эту работу до конца.
>>>

Читать до конца про один из ключей к одному из моментов? Нет, мусью Барков, не дам я Вам пулемёта и Вашу туфту закрою и сейчас же выкину,  не читая далее, а не то, что до конца. Впрочем, нет. Выкидывать не буду, а приспособлю под подставку для сковородки. Если по грязному листку в день убирать, то где-то на год хватит Вашего добра. Хучь какая польза от потраченных [увы, впустую! - idohturov]  трёхсот тридцати девяти рублей.

То, что опус Баркова годен лишь на «выкрасить, да выбросить», подтверждает и Мильдонова «крупица» (ВАЛЕРИЙ МИЛЬДОН «ПРОГУЛКИ С БАРКОВЫМ») :

<<<
…мне нравится его книга: страстью, убеждением, за которым – это вполне очевидно – нет ничего другого, кроме веры… Однако, увы, моя логика не совпадает с его…

…Барков … полагает, что все случаи «я» в тексте – это «я» Онегина, а не Пушкина…

…Если Катенин и в самом деле бездарен, каким он выглядит в изображении Баркова, отчего Пушкин так долго возится с этаким бездарем?…

Если допустить мою правоту хотя бы в этом единственном случае, надо признать, что повествователь в «Е.О.» не Онегин, а Пушкин, и рушится вся система Баркова.

>>>

Да какая, к лешему, у Баркова система? Ниппель-мениппель, что ли? Туда дуй за мениппею, оттуда что? Нет у этого невежды никакой ни системы (камлать на каждой второй странице глупости про теории литературы и вездесущие мениппеи  – система?), ни продуманной мысли.

Все его мениппей-мыслизмы ушли не далее гораздо ранее высказанного тем же эпиграфоманом Лотманом [хоть Лотман занялся неподъёмным для его ума делом и таки облажался в "разгрызании" пушкинских "орешков"  - свалил всё в кучу, не выдержав их "тяжести"; дальнейшая цитата из некоего Кошелева В.А. «Альбом Онегина» и «Х песнь» (эпизод из творческой истории пушкинского романа в стихах) - idohturov]:

<<<
Гипотезу о том, что «Х песнь» могла представлять собою текст «от лица условного рассказчика», Ю.М. Лотман высказывал еще в комментарии (см.: [Лотман 1980: 414—415]), но в позднейшем докладе она подкреплялась серьезным историко-литературным обоснованием: «Пушкин, усвоив вальтерскоттовскую манеру показывать исторические события глазами лиц, не понимающих их подлинного смысла и масштаба или понимающего их иначе, чем автор, неизменно пытался использовать этот прием не только как средство исторического реализма, но и как удобную возможность обойти цензуру. Так, в обоих замыслах, посвященных изображению декабризма, — “Записках молодого человека” (так называемой “Повести о поручике Черниговского полка”) и “русском Пеламе” — он прибегал к словесной маске рассказчика, пряча свое лицо за фигурой условного повествователя. Такое построение текста характерно и для “Повестей Белкина”, “Истории села Горюхина”, “Капитанской дочки”. Нет ничего запрещающего предположить подобное построение и для Х главы. Особенности Онегина, отличающие его от Пушкина, хорошо просматриваются в характере оценок и тоне повествования Х гл., хотя фрагментарный характер дошедшего до нас текста делает такое предположение одним из возможных. Вставной текст должен был найти свое место в первоначальном “большом” сюжетном плане романа. Когда этот план отпал и “Евгений Онегин” оказался законченным в сильно сокращенном объеме, необходимость такого обширного вставного текста отпала» [Лотман 1987: 7].
>>>

ПС

Нет, не «свой» этот Барков. Туповаст и в философии не сечёт. С тупыми да невеждами я общих дел не имею.

Так что минус в карму Козаровецкому однозначно. За рекомендацию.

«Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут» (МиМ)

+++

Взлистнув Барковские «Прогулки с Евгением Онегиным» и вперившись, как обычно, в заголовки содержания, я так и не смог нырнуть в глубинное ковыряние текста от Баркова.

Почему?

Потому что, к примеру, от этого:

Часть II.  Теория литературы как инструмент анализа
Глава V. Литературоведение: публицистика или наука? . . . . 47

за версту несёт невежеством. В философии, если конкретно. Ибо не может никакая литература (равно как и экономика) иметь теорию, а литературоведение – заведомо никакая не наука. Это должно знать твёрдо ещё со студенческой скамьи.

Прочёсывание же в надежде на некую итоговую выжимку послесловной статьи Козаровецкого «Кто написал «Евгения Онегина» (это страницы книги 396-412) дало лишь в том числе это:

<<<

Понимание структуры обоих романов, «Онегина» и стерновского «Путешествия», приводит нас и к пониманию того, против кого была направлена пародийность этих романов: и для Стерна, и для Пушкина литературными врагами были ревнители классицизма и архаисты. Тем не менее их пародийные стрелы должны были иметь и конкретный адрес, и, как в «Сентиментальном путешествии» мишенью стал тот, кто подразумевался Стерном за именем Евгений (предположительно — посредственный писатель Холл-Стивенсон /1718 — 1785/, сочинитель «Макаронических басен» и «Сумасшедших рассказов»), так и в «Онегине» им стал тот, кого Пушкин имел в виду за своим Евгением — Онегиным, широко известный в пушкинскую пору поэт и драматург Павел Катенин.

>>>

Ну как же так, уважаемый Владимир! Крутейшему гению тратить силы и время на то, чтобы в течение долгих лет плеваться в какого-то второсортника, когда достаточно пары-тройки эпиграмм? Мало что не спортивно, но и скучно-нудно, да и не масштаба пушкинского таланта это занятие.

Быстрый статистический анализ книжки Баркова показал следующее:

Имеем, что слово «мениппея» с падежами встречается у Баркова в среднем на каждой второй странице. Что это означает? Это означает как раз ту «халву», от повторения которой во рту слаще не становится, и литературоведение в науку не превращается.

Также очевидна общая бесплодность мыслей Баркова из Части VI. ОПАСНЫЙ СОСЕД ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА. Чтобы понять это, текст читать не надо, достаточно прочитать названия тамошних глав.

Всё же сколько-то поковыряться в Барковской книжке придётся, потому что, к примеру, в Предисловии составителя проскочила некая полезная крупица под кодовым названием «Мильдон»:

«…а я написал собственный ответ оппонентам («Урок рисования»), на свой страх и риск заказал статью для дискуссии профессиональному филологу В.И. Мильдону («Прогулки с Барковым»), не согласившемуся с концепцией Баркова, и подготовил свой дискуссионный ответ ему («Наш ответ Мильдону»)«.

ПС

Вообще, после замечания князя ПедрЫ Вяземского относительно неких «вставок» в «Евгения Онегина» сие произведение должно читать пристально, и Барков тут никакой не первооткрыватель. Ещё проблемка есть та, что  непомнящими комиссионерами понаписано по «Онегину» столько, что мама не горюй, и стат-анализом там не обойтись. Но не пойдут от непомнящего «пушкиноведения» клочки по закоулочкам, когда у меня руки дойдут до «Евгеши» далее, чем пришпиливание Николаши Сергеичем по смыслу «Последнего из свойственников». Не спортивно.

Прежде чем окунаться в доказательство тезы, что под рифмованной хроникой в «Последний из свойственников Жанны д»Арк» имелся в виду «Евгений Онегин«, сообщаю о некоей возникшей сложности, заключающейся вот в этой книжке, всяко имеющей отношение к делу хотя бы по названию:

Сложность тут только та, что автор – Барков А. – вроде как «свой», не из непомнящих комиссионеров (ну, если принять во внимание рекомендацию уважаемого мною В.Козаровецкого), а первичный просмотр текста показал, что в нём надо поковыряться потщательнее.

На это уйдёт сколько-то времени. Но может, и откопается какая полезная для темы «Охота на поэта» крупица.

«Недавно я стихами как-то свистнул»

По ходу пьесы получилось угрызть у непомнящих пушкиноведов ещё один диссер, решив очередную загадку Сергеича:

А именно: почему в «Повестях Белкина» Иван Петрович именно Белкин, а не, к примеру, Стрелкин.

Так вот.

Белкин он из-за этой странной, вообще-то, белки во «Царе Салтане». То, что тамошняя затейница песенки поёт,

это-то хрен бы с ним. Сказка как-никак, а в сказках зверушки по-человечьи запросто разговаривают – вот пусть и попоют с присвисточкой.

А вот то, что она, сидя под ёлкой, орешки грызёт, вот это-то совсем не хрен с ним. Почему? Да потому, что даже в сказке под ёлкой шишки валяются, а не орешки!

Да и орешки-то салтанные действительно не простые. А какие? А  золотые. Сиречь, царские, императорские!

Кто же тогда эта козырная «белка», грызущая хитрозавинченные «орешки»? Да это сам Сергеич и есть. Затейник и автор всякоразных «песенок», вскрывший немало непростых имперских «орешков» – тайн романовского двора и разложивший «скорлупки» от них кучками в своих творениях: «Везде во всём уж как-нибудь подгадит!«.

Как уже было показано ранее, в предисловии к «Повестям Белкина» Пушкиным сообщено, что вместо Александра Первого в гробу был другой клиент. И это не единственные «скорлупки» от «золотого орешка», выложенные  там Сергеичем.

Вот почему Иван Петрович Белкин – Белкин, а не Булкин. От «белки» он! Затейница – «белка», походу умеющая насвистывать «песенки» специалистка по «разгрызанию» непростых «орехов» имперского пошиба, явила его свету!