Из взятой в оборот троицы про-Белкинских писунов меньше всего за т-ща Белкина имеется у Вацуры (Записки комментатора 1994). [Извиняться насчёт несклоняемости фамилии не буду - склонять мне симпатичнее, да и был такой Петлюра, да и сам Пушкин склоняет в "Гробовщике" Юрку]

Что же есть у Вацуры примечательного? Например, полезна его констатация эффективности трудов Сергеича: «Писались они необыкновенно быстро: 9 сентября 1830 г. закончен «Гробовщик», 14 сентября — «Станционный смотритель» и предисловие «От Издателя», 20 сентября — «Барышня-крестьянка», 14 октября — «Выстрел», 20 октября — «Метель». Такая интенсивность работы становится возможной лишь в том случае, если у писателя уже сложились … формы повествования и определились хотя бы первоначальные контуры замысла«. Чем полезна? А выявлением тех блоков произведения Сергеича, которые играют главную рояль, которые были и раньше задуманы, и лучше продуманы.

Далее. Вацура не только перечисляет «круг произведений и сюжетов, послуживших основой или отправной точкой для «Повестей Белкина»«, но и заявляет, что «все это были литературные образцы, уже давно сошедшие со сцены и для читателя 1830-х гг. безнадежно устаревшие«. Впрочем, он пытается «отмазать» Сергеича от сюжетного плагиатства:

«Полемическое задание у Пушкина было … в намерении воскресить эту «низовую» литературу, отбросив в ней все устаревшее и активизировав ее художественные возможности. Мы вправе предположить, что для этой цели был вызван из небытия Иван Петрович Белкин«.

С этого достижения маститого литературоведа много не наржёшь. Это раз. И становится понятно, что главного Вацура в «Белкине» не понял, а нарыл по-крупному не более Булгарина. Это два.

Но таки пара небольших клоков шерсти с Вацуры будет (зря что ли человек долгие годы ковырялся в целом культурном слое, осторожно и кропотливо восстанавливая крупицы за хорошую зарплату!) – но совсем не в том, на что рассчитывал сей автор своими «накопленными десятками наблюдений и разысканий«.

Истины для отметим, что у Вацуры есть и попытка изобразить нечто по теме ржачки Баратынского (ради такого цитатнём это место полностью, уж так и быть, несвоего добра не жалко):

«Что скрывается за краткими репликами и скупыми жестами концовки «Метели»? Пережитая драма женщины, обреченной на одиночество, виновник ее несчастья, случаем вернувшийся и случаем влюбившийся, давившийся ответного чувства — и в решительный момент ожидаемого узнавания не узнавший в возлюбленной жертву своей «преступной проказы»… В противоположность всем канонам повесть оканчивается не мотивом любовного соединения, а мотивом вины; концовка сводит в один фокус все драматические сюжетные линии, развернутые в повести.
Эта концовка занимает двадцать шесть слов, и доминирует в ней жест и интонация. Стиль такой насыщенности и лаконизма не мог принадлежать ни Белкину, ни «девице К. И. Т.».
39
В этом, надо полагать, и заключалась мистификация «второго порядка», — она создавалась контрастом между полупародийным обликом «автора» и подлинным, лишенным всякой стилизации, повествовательным стилем Пушкина, который лукаво возлагал на Белкина и его приятелей ответственность за выбор сюжетов.
Этот контраст создавал в читательском восприятии постоянный эффект обманутого ожидания. Совершенно такой же контраст возникал между традиционной, привычной разработкой знакомых сюжетов и той, которую постоянно предлагал Пушкин.
Этот-то замысел и почувствовал тонкий и изощренный ценитель Баратынский, который «ржал и бился» от эстетического наслаждения«.

Последнее, если принять, что «тонкий и изощренный ценитель» Вацура таки понимал, с чем едят ржачный смех, кроме как на желание хоть что-то прокукарекать насчёт Баратынского списать некуда. Ну и где ржать в концовке «Метели» или там «Станционного смотрителя»? Да и ржать от подобного «эстетического наслаждения» по пятому кругу (если не учитывать «Предисловие»)?

Недаром в 1996 году у А.Глассэ этот «кукарек» Вацуры был проигнорирован.

Мои два клочки с вацуровской «шерсти»:
1. Вацура, заявив, что «вопрос о том, какую роль играет в «Повестях Белкина» сам Белкин, до сего времени остается спорным», вывел, что Белкин якобы был нужен Пушкину для создания «литературной маски ординарного рассказчика ординарных повестей«, который «должен был с буквальной точностью переписывать в свои тетрадки старинные и наивные истории, уже два с лишком десятилетия кочующие по журнальным страницам и перешедшие в устный анекдот«.

Следовательно, к 1994 году Вацура и прочие собиратели белкинских «крупиц» были не в курсе, зачем Пушкину понадобилось «Предисловие от Издателя».

2. Только написанный первым из пяти повестей «Гробовщик» не был расхоже-устаревшей сюжетной моделью, в отличие от «Метели», «Станционного смотрителя», «Выстрела» и «Барышни-крестьянки».

+++

Третья моя мысль к Вацуре отношения не имеет (хотя и может где-то там присутствовать во всех этих тоннах около-белкинской писанины):

3. Статус «Предисловия от Издателя» на самом деле равен статусу отдельной повести: те воспроизведены Белкиным со слов «особ», с небольшими вывертами типа выдумывания имён, и «Предисловие» – также дословное воспроизведение письма «особы» с некоей купюрой (опущением анекдота). Быстрое завершение «Предисловия» свидетельствует о том, что оно тоже обдумывалось Сергеичем заранее, и следовательно, имеет вес не меньше «Гробовщика». Является ли оно расхожей моделью? Скорее всего нет, потому что в противном случае об этом давно бы прокукарекали «непререкаемые» литературоведы типа Вацуры.