Ввиду старого (ещё с физтеха) правила оперативно публиковать любопытный результат, idohturov сообщает следующее:

ПОД РИФМОВАННОЙ ХРОНИКОЙ В «ПОСЛЕДНИЙ ИЗ СВОЙСТВЕННИКОВ ИОАННЫ Д»АРК» ПОДРАЗУМЕВАЕТСЯ «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН».

Подробное доказательство этого факта будет приведено несколько позднее.

Лес рубят – щепки летят.

+++

Само собой, я не претендую на стопроцентную прецизионность произведённой «рубки» текста пастиша – «щепки» до соломинок пусть собирают на свой очередной диссер липницкие. На значимость результата по правилу Парето уже наколочено всё одно. Это раз. Всё же некоторым деталькам надо уделить пристальное внимание, поскольку они играют важную контекстную роль и помогают выявить конкретику пушкинской мысли. Это два. Скажу также, что at the moment я не знаю точно, какая именно рифмованная хроника подразумевается в пастише. На это место так сразу годятся несколько творений Сергеича (и «Салтан», и «Всадник», и «Домик», и «Петушок», и возможно «Онегин» [даром, что ли, поминал про вставки в "Онегина" ГнидоПедрА Вяземский! - idohturov]). Разъяснится по ходу пьесы. Это три.

Базовый конфликт «Свояка» провидчески схвачен вот в этом инфо-продукте – есть и спрятанный кулак голубого пса Империи, и ответная стопудово фига Сергеича:

Да и имперский герб на стеночке висит!

А теперь про важные инфо-»щепки» текста «Последнего из свойственников».

1.Первая деталька – это мотив девственности, который вторая крупица от доктора Заславского, ему, увы, неоткрывшаяся. Что за «вышеупомянутую девственницу» имеет в виду отец-Гербовый? В начале его письмеца по меньшей мере две кандидатки на эту позицию были перечислены. А вот какую именно выбрать, подсказал якобы английский журналист во фразе
<<<
Как же Франция постаралась загладить кровавое пятно, замаравшее самую меланхолическую страницу ее хроники?
>>>
Потерявшая тут «девственность» Франция стоит первой и в перечне, данным Гербовым клиентом в письме. Вот её и надо выбрать, она и упомянута «выше» второй, заведомой девственницы Жанны. А если заменить конкретную Францию на «***», то станет очевидно, что «девственность» потеряла высшая, «Дю-лисовского», Гербового пошиба власть. И чтобы было понятно, что именно так, а не в гинекологическом смысле надо обдумывать тему девственности , Сергеич произвёл контрольный выстрел, упомянув про потерю «девственности» Лауреатом.

Что же теперь понимать под «***»? И сибирской мышаре ясно, что Российскую Империю.

В каком месте Росимперия потеряла свою «девственность»? К примеру, когда при смене фигуры на троне так или иначе состоялось нарушение закона и сооответственная потеря легитимности? Прости, Господи! Это было столько раз, что перечислять можешь ошибиться. Лже-Пётр-1, судьбы Петра-2, Петра-3, Ивана-5, Павла-1 – выбирай на вкус!

Какая ещё может быть потеря «девственности» высшей властью? А нарушение честного и благородного слова, данного добрым и порядочным гербовым дворянином, а походу и отцом, сиречь, главным пупсиком империи.

2.Стопроцентным подтверждением того, что вызовом Дюлиса Сергеич маскирует спец/акцию имперской гэбухи, является, во-первых, фраза «и вызов доброго и честного Дюлиса, если бы стал *** известен…», во-вторых, словосочетание «шпага щекотливого дворянина».

Первое – информация о тайности операции, второе – об исполнителе, дворянине со щекотливой шпагой, т.е. об агенте 007 тогдашнего фасона.

3.Третьей деталькой выступает «Ни одного *** Дюлиса не видно при дворе *** от Карла VII до самого Карла Х-го«. Карл Х – фигура, современная Александру-1. Смысл этой фразы очевиден – ни одного такого Гербового не было при троне Росимперии аж до Саши-1. Что это значит? Что этот, который после времён  Карла Х и Саши-1 соответственно, Гербовый-отец [народа], т.е. текущий император Коля-1, – не Романов. Отсюда следует, что более вероятно, что под «потерей девственности» Пушкин имеет в виду именно потерю легитимности, а не нарушение слова.

Преизрядно любопытственная картинка вырисовывается, не так ли?

+++

На закуску не откажу в удовольствии (поржать-то от души святое дело!) процитировать хоть и уже упомянутое, но классически отлитое в проф-»пушкиноведческом» граните пустопорожнее бла-бла-бла:
<<<
По нашему мнению, архитектоника «Последнего из свойственников…» – это композиционный эксперимент, в котором автор сознательно меняет ракурсы восприятия, чтобы дать возможность читателю увидеть образ по крайней мере в трёх измерениях: как субъективное «я», субъективное «не-я» и объективно. … На наш взгляд, это произведение по внутреннему замыслу … совершенно оригинальная жанровая разновидность новеллы.
>>>

Так что пусть липницкие и Ко пребывают в вечных догадках относительно того, «Для чего понадобилось Пушкину сочинять pastiche?».

Истине безразличны тонны их полиадресатных словес про архитектонику «Свояка».

«Царь ты наш, отец народа!…» («Золотой Петушок»)

Произведённые указанным в предыдущей заметке способом подстановки в тексте «Свояка» приводят к следующему результату:

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++

*** Гербовый клиент-отец был добрый дворянин, мало занимавшийся литературою. Однако ж *** дошло до него, что некто  ХХХ  издал какое-то сочинение ***.  *** написал он ХХХу следующее письмо ***

<<<
Милостивый государь,
Недавно имел я случай приобрести *** написанную вами историю ***. Это сочинение преисполнено не только грубых ошибок, непростительных для человека, знающего сколько-нибудь историю ***, но еще и нелепою клеветою касательно *** А посему, не только я полагаю себя в праве, но даже и ставлю себе в непременную обязанность требовать от вас удовлетворения за дерзкие, злостные и лживые показания, которые вы себе дозволили напечатать косательно ***. Итак, прошу вас, милостивый государь, дать мне знать о месте и времени, так же и об оружии вами избираемом для немедленного окончания сего дела.
Честь имею и проч.
>>>

Несмотря на смешную сторону этого дела, ХХХ принял его не в шутку. Он испугался шуму, который мог бы из того произойти, а может быть и шпаги щекотливого дворянина, и *** прислал следующий ответ.

<<<
***
Милостивый государь

***  Могу вас уверить, что я никаким образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники (l’impertinente chronique rimйe),  о которой изволите мне писать. *** наводнена печатными глупостями, которые публика великодушно мне приписывает.
***
Жалею, что я не посвятил слабого своего таланта на прославления божиих чудес, вместо того чтобы трудиться для удовольствия публики бессмысленной и неблагодарной.
Честь имею быть, милостивый Государь, вашим покорнейшим слугою

ХХХ gent.<ilhomme> de la ch.<ambre> du roi.
>>>

***
Судьба *** в отношении <к> *** отечеству по истине достойна изумления. ***. Спрашивается, чем извинить малодушную неблагодарность ***? Конечно, не страхом диявола, которого исстари они не боялись. *** Как же *** постаралась загладить кровавое пятно, замаравшее самую меланхолическую страницу ее хроники? *** Ни одного *** Гербового не видно при дворе  *** ХХХ, окруженный *** врагами и завистниками, на каждом своем шагу подвергавшийся самым ядовитым порицаниям, почти не нашел обвинителей, когда явилась его преступная поэма. ***. Все с восторгом приняли книгу, в которой презрение ко всему, что почитается священным для человека и гражданина, доведено до последней степени кинизма. *** вызов *** Гербового Клиента, если бы стал тогда известен, возбудил бы неистощимый хохот ***.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Ой!

Вот теперь и последняя мышара в Сибири в состоянии увидеть, что некая Гербового пошиба фигура (и не простая, а отец!) наехала на некоего литератора,

пребывающего в должности камер-юнкера, за некое историческое сочинение.

Вот что на самом деле изложено в «Последнем из свойственников»! Про «Охоту на поэта» там пишется!!!

Это по-крупному ежели. Не проблема рассмотреть и детали.

ПС

Пригодился, кстати, и бедолага Долинин, распедаливший в своей крупице разницу между реальным титулом Вольтера и титулом, указанным в  ответном письме.

А вот с Дюлисом надо обойтись иначе, чем с Д’Арк и Вольтером. Потому что у Дюлиса есть второй, крутой, козырного замеса подтекст: «the fleur de lys has a strong association with French royalty«:

(«Цветок де-лис сильно ассоциирован с высшей властью Франции»)

Итак, Дюлис – это гербовый клиент, т.е. некий чёрт, связанный с некоей королевского пошиба властью, а не какой-то там Тартарен из Тараскона, сиречь, потомок Луки дю Ферона.

И теперь надо препарировать текст «Свояка» следующим образом: убрать всю Орлеанскую конкретику, но оставить Дюлиса, заменив его, к примеру, на «Гербовый». Что из этого получится – об этом далее.

«А ларчик просто открывался«. (И.А.Крылов)

+++

Впрочем, мне и без крупиц Заславского было очевидно, как понимать пушкинский пастиш.

Просто исходя из написательного тайминга, после тех событий в октябре-ноябре 1836 года Сергеичу так или иначе надо было сообщить, что происходит, преодолевая при этом сверхусиленно бдящую вдоль и поперёк имперскую цензуру. Кому сообщить? Гордым внукам славян в первую очередь. Как сообщить? Ясно, что только применяя свою «методу», и не старыми способами, а в свежем, нестандартном варианте.

А волновать его крутейше могла только одна тема – спецоперация имперской гэбухи, эта как раз-таки «Охота на поэта». И «Свояк» убедительно показывает, что Сергеич про неё откуда-то ведал! Скорее всего через неравнодушного к его таланту Х_рычовского секретаря П.Миллера, который, видать, что-то где-то краем глаза у Х_рыча или Дубельта зацепил и приватно в ушко Пушкину свистнул. Вот почему поэт настаивал на максимально кровавом поединке – знал он, что любой, кто вылупится с противоположной стороны, будет казачком, империей засланным. Ну так и косить эту имперскую шушеру наповал свинцом погорячее! Увы, не сработал его дуэльный стереотип вступать в дело вторым: клиент, нарисовавшийся у другого барьера, стрелял и навскидку великолепно. Но свою порцию русского свинца от тяжелораненного поэта таки получил этот защищённый бронежилеткой и впоследствии награждённый за исполнительский риск лычкой сенатора французский чёрт!

Крупицы (три штуки, две от Заславского, одна от Долинина) лишь поспособствовали гладкости причёски смысла «Свояка».

+++

Как же быть, для начала, с обилием неслучайных (прав Олег Борисыч в первой крупице!), до молекулы, но без какой-либо пользы обсосанных литературоведческими академиками и на них опёршимися несуразностей в тексте пастиша и с самой главной этой бякой в его названии?

Да элементарно, Ватсон, сиречь, доктор Заславский! Обманка это, подколка! Дымовой завесой является практически вся имеющаяся в тексте конкретика, и уж заведомо все те слова, где имеется Д’Арк, да и остальные, со славной девой связанные Орлеанские и прочие напевы. Они не нужны для понимания истинного смысла написанного ни с какого боку, это просто инфо-мусор, специально насыпанный Сергеичем, чтобы запудрить остатки мозга у имперских цензурных церберов.

Поэтому ответ на вопрос «Как быть с нестыковками «Свояка» и прочей, привязанной к ним конкретикой?» таков: это просто надо игнорировать, к примеру, заменить прочерком или символом «***».

Именно на такое предварительное препарирование текста пушкинского пастиша с необходимостью указывает хоть и упомянутый в названии, но не существующий на белом свете свойственник любой незамужней что Жанны, что Анны, что ещё какой Светланы.

Настал черёд полезным крупицам от Заславского.

Первая из них – это ремарка про несуразности текста «Свояка»:
<<<
Обилие несообразностей полностью исключает их случайность.
>>>

А вот дальнейшие рассуждения Заславского – лишь блуждание в потёмках, и всё потому, что не научился он ещё отделять зёрна от плевел в литературоведении:

<<<
Как же следует их интерпретировать? Любопытно, что из их наличия два исследователя делают прямо противоположные выводы. Фомичев указывает на художественный характер текста [Фомичев: 75]. Долинин же предлагает версию истории, обладающей довольно сложной и многоступенчатой конструкцией отношений текста и читателей, направленной, по его мнению, на раскрытие подлинной природы конфликта Пушкина с Геккернами.

С нашей точки зрения, природа текста ПС и его цель, как она описана Долининым, плохо согласуются друг с другом. Сложная система намеков и намеренных искажений фактов, и даже цитат из художественных текстов не подходит для раскрытия правды (по необходимости однозначной) современникам о реальной конкретной истории, имеющей для Пушкина ключевое значение. Скорее, текст такого типа способен был их запутать еще больше и выглядел бы непонятным лукавством в ситуации, где требовались прямые и недвусмысленные действия. При необходимости «автор статьи о Вольтере обладал куда более действенными и подходящими к случаю средствами борьбы с противниками» [Сайтанов: 43].
>>>

Пройтись, что ли, по прозвучавшим в этой длинной цитате фамилиям? Тупизм Фомичёва был отмечен не раз, так что сразу к терапевту маститого. У него, как у Щёголева, что-либо симпатичное может проскользнуть только помимо воли. А вот из излагаемого насчёт оставшейся парочки очевидно, что напрасно д.ф.-м.н. связался с этой публикой. Долинин и Сайтанов – два сапога пара. Один недотёпа (Долинин) принялся постигать то, что ему не по уму, а другой недотыка (Сайтанов) распедаливает, что Сергеич обладал «куда более действенными и подходящими к случаю средствами борьбы с противниками«. А противник-то у Пушкина, к сведению социологического недотёпы Сайтанова, – Российская империя! Ну подите, потягайтесь с государством! Не пробовали? Стенька Разин вот пробовал.

Вторая, самая полезная крупица у Заславского промелькнула при перечислении мотивов и была продублирована им далее  в таблице [Увы, неосознанно. С крупицей #2 связана и лажа доктора #3. - idohturov]:

<<<
Мотив девственности

Как противоположность мотиву преемственности и передачи от поколения поколению в произведении реализуется мотив девственности, который вводится в основном при помощи скрытых элементов текста. Уже само название неадекватным наименованием «свойственник» лишь подчеркивает, что Жанна так и не была замужем. Английский журналист отмечает:

Здесь в первом предложении дважды содержится характерное упоминание: не только про «славную деву», но и про «девственные порывы». В результате утрата бескорыстного вдохновения приобретает черты потери девственности. В третьем же предложении упоминается «кровавое пятно», что тем более значимо, что сожжение на костре считалось казнью «без пролития крови». Так указание на физическую гибель девственницы подменяется намеком на потерю девственности.
…

>>>

Эх, Олег Борисыч, Олег Борисыч! Вы – доктор, а а не туда азы гинекологии пристраиваете! Какое, к лешему, указание кровавым пятном на физическую гибель, какое «убийство как лишение девственности»? Ложный ход «тем более значимо, что сожжение на костре считалось казнью «без пролития крови»» завёл Вас в болото бесповоротно.

Для любой девы, даже не славной, кровавое пятно есть свидетельство потери девственности. Всё.

Смотрят в книгу, видят фигу (пословица)

+++

Вот не могу понять, будьте любезны: все эти копатели «Свояка», распедаливающие за завуалированное изложение в нём обстоятельств несостоявшейся ноябрьской дуэли Сергеича с Дантесом, они что, поголовно слабоумием или короткой памятью отмечены?

С чего это вдруг <<< «Последний из свойственников…» – … завуалированное биографическое свидетельство – рассказ о событиях, связанных с отказом Геккернов от дуэли. … Связь с дуэльной историей не вызывает сомнения…>>> [цитата из Заславского, кстати, это его лажа #1 - idohturov] ?

Ведь чётче некуда поэт письмом (!) изложил все формулировки по дезавуированию того вызова, снабдив своего секунданта графа Соллогуба указанием там, что тот может воспользоваться этим документом по своему усмотрению, как сочтёт уместным, сиречь, к примеру, раструбить текст всему свету. Поэтому даже последней мышаре в Сибири ясно, что никакой криптографии, связанной с ноябрьским вызовом, в «Свояке» нет и быть не может. Так что в глубоком пролёте мусья Долинин со своей версией литературной защиты, и вкупе с ним Благие и прочие Абрамовичи, и кто там ещё из академиков и на них опёршихся? Это раз.

Далее.

На чём основывается предположение, что подспудом «рифмованной хроники» выступает «Гавриилиада»?

1.На отказе от авторства? Но «Вольтер» отказывается в письме, а Сергеич переводил стрелки на гусар прилюдно на комиссии. Что им писано в письме персонально Николаше, доподлинно неизвестно, а что там могло быть – не отказ, а объясниловка, давно Козаровецкий рассказал.

2.На рифме типа «ботинки-полуботинки», сиречь, «Генрiяда»-»Гавриилиада»? Ну да, рифма вполне подойдёт для  проф-»пушкинистов», обвешанных типа научными регалиями и гроздьями взаимной лапши на ушах.

3.На распедаливании «английского журналиста» про «преступную поэму» как верх кинизма?
А у Сергеича полно кинических стихов. Тот же «Онегин», всеми с восторгом принятый, чем не киническая рифмованная хроника?

Это два. [Увы, кстати, и Заславский же вещует: "... однако столь же несомненны и связи с историей отказа Пушкина от «Гавриилиады»", это его лажа #2 - idohturov]

И что может сказать и не купечество насчёт свояка незамужней девственницы? Вот то, что есть у Заславского:
<<<
Так, название является вызывающе неадекватным: поскольку у Жанны д’Арк не было мужа, то и герой по определению не мог быть ее свойственником.
>>>

Или что выдал уже процитированный Долинин, никакого тайного смысла не разгадавший, но таки опус «Как понимать мистификацию Пушкина «Последний из свойственников Иоанны Д’Арк»» накропавший?

И это всё? [?!!! - idohturov]
Три.

Вот стократ стопудово провидел Сергеич: на его прославленный портрет будут указывать невежды, может, и остепенённые литературоведно-филологически, но наглухо не способные уловить мысль поэта.

Больше всего крупиц по теме насыпал, как и обычно, непрофессионал – доктор физ.-мат. наук Олег Заславский в  недавней публикации «О ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СТРУКТУРЕ «ПОСЛЕДНЕГО ИЗ СВОЙСТВЕННИКОВ ИОАННЫ Д’АРК», ПРАКТИКИ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ, ТОМ 4 (3), 2019:

[По фото могу сказать, что сей доктор - почти нашей, притёртой к природе породы чел. Сфоткался в правильном месте, заряжен соответственно. Вот экипирован кривовасто. Вместо сумочки на лямочке должен быть какой-нить шкуродёр, притянутый резинкой от хобы, а доки/ключи должны быть обязательно в нагрудном застёгивающемся на пуговицу кармане - idohturov]

Жаль, что статья Заславского попалась мне одной из последних (какой-то Сайтанов от 1986 г. ещё где-то шарохается, да Юхнова от 2013 г. [оба по полезности не Бог весть что наверняка - idohturov]), поскольку аннотация к ней показывает, что всех этих Фомичёвых с прочими Липницкими можно было не шерстить – в отношении смысла воз со «Свояком» находится и ныне там:

<<<
Статус «Последнего из свойственников Иоанны д’Арк» не был прояснен до сих пор. В последние десятилетия высказывались предположения, что «Последний из свойственников…» – 1) художественный текст, 2) завуалированное биографическое свидетельство – рассказ о событиях, связанных с отказом Геккернов от дуэли. В пользу первого предположения не было высказано убедительных аргументов. Связь с дуэльной историей не вызывает сомнения, однако столь же несомненны и связи с историей отказа Пушкина от «Гавриилиады», что делает смысл двойного биографического подтекста неясным. В данной работе мы показываем, что художественная природа «Последнего из свойственников…» воплощена в особенностях его внутренней структуры (система мотивов, скрытая словесная игра, иконические приемы воплощения идеи в тексте, множественное соотнесение персонажей с прототипами и претекстами, мотивная связь претекстов между собой). В эту структуру естественным образом вписываются и биографические подтексты, причем оба. В результате «Последний из свойственников…» оказывается синтетическим текстом, в котором биографические элементы стали частью его художественной структуры.
>>>

Вот благо есмь, что школа логики Пифагоровых штанов, которую с необходимостью проходят естественнонаучники, приносит свои плоды при изучении пушкинских произведений в виде ценных мыслей, в отличие от пафосного, пустопорожнего, сдобренного для придания весу греко-латынью и практически бесполезного многословия представителей неестественных наук.

Сразу скажу, что закрыть тему Заславскому не удалось. Но он настолько близко подошёл к смысловой «яме» «Свояка», что ему осталось сделать несколько шагов, чтобы туда провалиться. Ситуация сложилась точь-в-точь как у парочки Бетеа/Давыдов с «Гробовщиком».

Заключение статьи д.ф.-м.н’а не сильно отличается от текстовок академической «пушкинистики». Вместо нижеследующей словесной рассыпухи ему бы просто сказать, что Александр Пушкин – крутейший экземпляр Homo Sapiens, и всё:

А потом автор фактически расписывается в своей неудаче, уповая на дальнейшее изучение «Свояка»:

<<<
…следует говорить не о прямом «применении» биографического материала, а о сложно устроенном смысле художественного произведения. …Текст оказывается синтетическим, в нем собственно художественное и биографическое начала переплелись настолько тесно, что противопоставление чистой художественности и «шифрограммы» снято. Дальнейший анализ таких явлений, когда события биографии являются полноценным художественным подтекстом, повидимому, мог бы расширить соответствующие разделы общей поэтики. …

Также обращает на себя внимание следующее противоречие. С одной стороны, Пушкин опирался на реальные события своей жизни, используя их в качестве подтекстов. С другой стороны, их распознавание современниками было маловероятным. Поэтому в той мере, в которой для автора могла быть значима реакция аудитории, его произведение было обращено лишь к условным читателям в неопределенно далеком будущем.

Также повышенную роль могла играть автокоммуникация, когда автор пишет «для себя» вообще без расчета на понимание современниками. Само по себе это обстоятельство не содержало бы ничего исключительного, будучи общим свойством художественного творчества. Однако именно в данном случае, из-за художественного использования биографических подтекстов (в сочетании с практической безнадежностью их опознания современниками), оно становится не вполне тривиальным. Можно поэтому думать, что дальнейшее изучение ПС может пролить дополнительный свет не только на поэтику Пушкина, но и на его психологию творчества.
>>>

Какие же мысли Заславского оказались подспорьем в раскрытии смысла «Свояка», и где он крупно лажанулся, – об этом далее.

«Попрошу делать взносы. Ипполит Матвеевич подтвердит мои полномочия. … Что скажет купечество?» («12 стульев«)

+++

Следующим взнос в копилку понаписанного насчёт «Свояка» будет делать некий Александр Долинин с его претенциозным опусом «Как понимать мистификацию Пушкина «Последний из свойственников Иоанны Д’Арк»».

К теме «купец» Долинин подошёл по-академически, т.е фомичёвским манером, но предварительно обкукарекав заливистым петушком кукушку в лице какого-то Осиповата.

Поочерёдно распедалены были Н.О.Лернер с его «скрытый упрек Пушкина самому себе» за былое увлечение «отрицателем и разрушителем» и Б.В.Томашевский с его автобиографической параллелью с делом о «Гавриилиаде», выведенной в роде шутливой литературной мистификации. Следующим пошёл Д. Бетеа, с недавней книгой о прятках Пушкина под маской вымышленного англичанина, чтобы «освободиться от порабощающей инакости» вольтерьянских и, шире, французских корней и противопоставить ей своё новое, независимое, более русское «я», отвергающее галльский рационализм«. Попался и Д.Д.Благой с его слиянием в образе Вольтера Геккерна и Дантеса, а за ним А.Г.Битов с подходом, аналогичным Благому, но плюс некие нюансы, и примкнувшие сюда до купы И.З.Сурат и С.Г.Бочаров, а также Т.Дж.Биньон. Упомянуты были и В.А.Сайтанов с С.А.Фомичёвым, камлающие за чисто художественность «Свояка», и мадам Абрамович, которая обтекаемо <<<признает, что главным сюжетным стержнем ПС «является мотив отказа от дуэли», в чем можно видеть «отклик на то, с чем столкнулся сам Пушкин в момент ноябрьской дуэльной истории», но, с другой, предлагает видеть в тексте не памфлет, а многозначное отражение неких «острых проблем, выдвинутых временем», солидаризируясь с выводами Фомичева.>>>
[ПС у Долинина (и не только) и есть "Последний из свойственников", равно как "Свояк" у меня - idohturov]

Черту своему обзору этого с нулевым выхлопом разносортного кудахтанья непомнящих проф-литераторов Долинин подвёл, используя латынь:

Последняя фраза в этом типа методологически козырном по Долинину абзаце («Следовательно, для того, чтобы истолковать смысл пушкинской мистификации, следует выяснить, в каком именно жанре «сделан» ПС и каким образом он соотнесен со своими моделями«) напомнила мне бородатый анекдот, где в качестве причины неуспеха в супружеском процессе озвучивалось неумение прислуги правильно держать свечку.

Сразу стало понятно, что долининское «купечество» не внесёт ничего путного. И действительно, кроме крупицы

<<<
В подписи к письму неверно указан придворный чин Вольтера — на самом деле он был не «gentilhomme de la chambre du гоі» (VII, 351), как в ПС, a «gentilhomme ordinaire de la chambre du гоі» (что, в отличие от первого чина, давало ему право не появляться при французском дворе и жить за границей) и обычно именно так и подписывал официальные письма.
>>>

у Долинина имеется по сути лишь модификация позиций Благого-Битова-Абрамович:

<<<
Анна Ахматова убедительно показала, что в декабре 1836 — начале января 1837 года — то есть именно в тот период времени, когда был написан ПС, — в петербургском свете имели хождение две конкурирующие версии происшедшего, геккерновская и пушкинская. Согласно первой из них, Дантес сделал предложение Е.Н. Гончаровой из самых благородных побуждений, чтобы спасти честь Н.Н. Пушкиной; согласно второй, он поступил так из трусости, испугавшись поединка с Пушкиным и разоблачения подлых интриг старшего Геккерна. Но если Геккерны обладали всеми средствами и возможностями для распространения своей версии и умело ими пользовались, то у Пушкина руки были связаны обещанием не разглашать тайну вызова и несостоявшейся дуэли. Судя по всему, ПС был задуман Пушкиным как «сильный ход» в борьбе версий, который позволил бы ему, не нарушив данное слово, в иносказательной форме сообщить читателю, каким образом на самом деле развивались события и как он предлагает их оценивать. Именно поэтому он так тщательно избегает прямых биографических параллелей, инвертируя социальные маркеры противников (оскорбленный Дюлис ничего не смыслит в литературе, как Дантес, тогда как его оскорбитель — самый известный писатель страны, как Пушкин), а представляет конфликт как своего рода моралите, где противоборствуют не характеры, а одномерные фигуры, олицетворяющие определенные моральные качества.

«Добрый и честный Дюлис», «щекотливый» (то есть крайне чувствительный) дворянин, вступающийся за честь семьи и «в первом порыве негодования» посылающий вызов обидчику, олицетворяет благородное простодушие, которое Пушкин, как известно, считал свойством гения…
…
Антагонист Дюлиса, старый, семидесятитрехлетний Вольтер, персонифицирует противоположные качества: трусость и хитроумный цинизм. В контексте мистификации его образ — это почти такая же проективная условность, что и образ Дюлиса. Вольтер здесь нужен Пушкину прежде всего как автор бесстыдного литературного произведения, опубликованного анонимно и не осужденного обществом, которое можно было бы соотнести с бесстыдным поведением Геккернов и, в частности, с анонимным дипломом рогоносца, к составлению которого, по убеждению Пушкина, был причастен барон-«старичок»…
…
Пушкин отнюдь не был уверен в том, что его версия событий возьмет верх даже после публикации мистификации-памфлета…
…
25 января 1837 года, когда Пушкин написал письмо, обращенное к барону Геккерну, его первоначальный план литературной самозащиты потерял всякий смысл.
>>>

Сухой же вклад Долинина в копилочку в виде вывода

<<<
Таким образом, анализ показывает, что ПС представляет собой мистификацию смешанного типа, сочетающую внешние признаки серьезной подделки с элементами игрового, шутливого притворства. Несомненно, Пушкин хотел, чтобы некоторые, самые искушенные читатели поняли, что переписка Дюлиса с Вольтером сфабрикована, и попытались бы разгадать тайный смысл текста.
>>>

с очевидностью есть просто пустопорожняя добавка к оригинальному названию творения Сергеича.

«Трудно стало работать. Развелось много идиотов, говорящих правильные слова«. (Штирлиц)

+++

Козырным многословием отметились в теме так называемые проф-пушкинисты. Увы,   с их достижений много не слупишь, ну, разве что похохотать получится.

Возьмёшь, к примеру, того же Фомичёва, который упомянут в предыдущей заметке, зачтёшь его сентенцию «В академическом пушкиноведении существует традиция начинать анализ пушкинского произведения с подробного изложения истории вопроса», представишь всю эту бравую компашку непомнящих комиссионеров и ржёшь до упаду. Ведь какая истине разница, насколько подробно один маститый фуфлогон излагает туфту другого типа академика? Впрочем, профессорской мантией можно задрапировать ослиные копыта, а греческо-латинскими словесами – отсутствие какой-либо путной мысли:

А что полезного по теме можно нарыть у современных филологов? А то, что и в отношении «Свояка» эта академ-контора от пушкиноведения как сидела у разбитого корыта, так и по сю пору там находится (режущая глаз датировка 1836 в нижеследующей аннотации сойдёт за опечатку):

Попытка мадам Липницкой «предложить и обосновать трактовку» закончилась пафосно и с использованием греческого:

<<<
Все это позволяет сделать вывод, что, скорее всего, «Последний из свойственников Иоанны д’Арк» предназначался для журнала «Современник» и был написан в форме, характерной для пушкинских публицистических выступлений 1836 года, с той лишь разницей, что объект – вымышленный. Произведение, сложное по внутренней организации, затрагивает основные нравственные темы творчества Пушкина: о достоинстве и ответственности писателя, о личной чести, о святости исторической памяти народа. Это произведение полиадресатно, одним из адресатов Пушкина, как нам кажется, был Николай I. Мистификацию можно рассматривать как диалог с царем, как последнюю исповедь и покаяние поэта. Хотя, разумеется, любые предположения о смысле последнего произведения Пушкина всегда останутся лишь догадками.
>>>

Из последней фразы от мадам Липницкой помимо слабости российской филологической мысли явственно выпирает желание непомнящей публики продолжать торчать за достойное лавэ у корыта проф-»пушкинистики», время от времени распедаливая urbi et orbi про полиадресатную архитектонику.

А внятного ответа на вопрос «Для чего понадобилось Пушкину сочинять pastiche?» так и нет. Вот за это сведение мадам Липницкой и спасибка.

Где искать и как добыть
То-Чаво-Не-может-быть?
Ведь его ж на свете нету,
Сколько землю не копыть!

Кабы схемку аль чертёж —
Мы б затеяли вертёж.
Ну, а так — ищи, сколь хочешь,
Черта лысого найдёшь!

Эти строфы из филатовского «Федота-Стрельца» отлично стыкуются с последним творением Сергеича «Последний из свойственников Иоанны Д’Арк«, поскольку характеризуют и броскую витринную интригу этой публикации в первом посмертном томе «Современника» (если вместо «родственник» вернуть оригинальное «свойственник») и то, что в отношении неё понаписано и проф- с не очень «пушкинистами», и отдельными интересантами пушкинского творчества.

Проф-»пушкинистика» отметилась по теме стандартным образом, сиречь, очевидной тупостью (или неочевидной подлостью) и пустословием.

После «Туз/Дама=14/12» в «Пиковой Даме» я считаю в лучшем случае тупым следующее заявление типа маститого проф-пушкиниста Фомичёва С.А. (Фомичев С.А. Последнее произведение Пушкина // Русская литература. 1987. № 3. С.72–83)

«…подход к художественному тексту как к шифрограмме едва ли правомерен в принципе.«

А это пример пустословия профессионального филолога Липницкой Е.А., которая старший преподаватель кафедры журналистики Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова и автор 7 научных публикаций (включая, может быть, и цитируемую ниже – «О загадке пушкинского pastiche«):

«Последнее произведение Пушкина – сложное, многогранное, полифоничное. Очень многое сплавилось в нем – мысли, идеи, переживания и чувства Пушкина в трагические дни приближения к роковой черте. Это произведение беспрецедентно по количеству автоцитат и отсылок к предыдущим тестам – поэтическим, прозаическим, публицистическим, эпистолярным – опубликованным и рукописным. Поэтому, конечно, неслучайно, что «Последний из свойственников Иоанны д’Арк» рождает столь различные трактовки. Но вопрос о том, для чего понадобилось Пушкину сочинять эту коллизию про Вольтера, остается открытым.«

, причём пустословия, заканчивающегося козырнейше:

«…разумеется, любые предположения о смысле последнего произведения Пушкина всегда останутся лишь догадками«. [!!! - idohturov ]

По счастью, по «Свойственнику» высказывались и любители пушкинского слова. Впрочем, и проф-»пушкинистике» будет далее уделено некое внимание – мабуть, какая крупица в духе Вацуры и промелькнёт в потоке в общем-то бесполезных для истины словес.

Даже если у пролетария умственного труда всё симпатично с банковскими счетами, может быть ещё одна, по преимуществу психологическая причина отсутствия вдохновения, необходимого для генерирования творческого продукта, – хандра той или иной степени. А то и сверхмогучий депрессняк, современно выражаясь.

То, как упоминается об этом состоянии в «Онегине», показывает, что в то время Пушкин только слышал некий звон о крутой хандре, но сам её не глотнул ни трохи:

(1)
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.

(2)
Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.

(3)
И в молчаливом кабинете
Ему припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася в шумном свете,
Поймала, за ворот взяла
И в темный угол заперла.

В «Онегине», как видно, Сергеичем описано состояние скуки, однообразия эмоций, отсутствия новых впечатлений. С этим-то вполне себе живут, а вот из глубокого депрессняка, вызванного длительным мозгонапрягом и перерасходом нервной энергии, можно и не выйти – жизненной силы у разных людей, увы, разное количество имеется.

Если бы жестокая хандра уже цопала Пушкина за воротник, то в «Онегине» стояли бы совсем другие глаголы вместо прозаических «попробовать захотеть застрелиться«.

Довелось ли Сергеичу хлебнуть хоть сколько-то от именно такого состояния? Письмо НН своему брату Дмитрию (Июль 1836 г.) года показывает, что «да»:

<<<

«Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна.… ».

>>>

Вот это – печален, подавлен, не может спать по ночам – и есть в отличие от «попробовать застрелиться» классика жуткого депрессняка. Особенно бессонница. И особенно длительная. Справиться с этим даже при помощи современной био-химии может не получиться и у молодого человека, такого, к примеру, как отменно успешный по всем статьям, включая многозначные долларовые активы,  киноактёр Heath Ledger

, оставивший этот мир в 28 лет.

Поэтому можно только порадоваться за поэта, за его мощную жизненную натуру, которую не получилось сломить хандре, нахлынувшей на него летом 1836 года.

Почему не получилось? Ответ: смотри на «Капитанскую дочку» с «Из Пиндемонти«, глянь на  «Памятник«, а если ничего не видишь, то наверное вместо творчества Пушкина стоит интересоваться детективами.

«А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны».

+++

Оценка глубины финансовой ямы, в которую попал Сергеич, разнится даже у современных авторов.

Каждому, кто интересуется денежной стороной жизни поэта, стоит ознакомиться с недавней публикацией Андрея Белых «Мог ли Пушкин вернуть долги?» (Экономическая политика. 2019. Т. 14. № 3. С. 176–191). Она содержит, к примеру, любопытные подробности кредитных сделок той поры, типа установленного имперским законом 5%-го сбора в пользу инвалидов войны с Наполеоном, величин процентных ставок и т.п. В аннотации к ней заявлено следующее:

<<<
…
На момент смерти его долг Казначейству составлял 43 333 руб. 33 коп., долги частным лицам — 95 655 руб. В статье ставится вопрос о том, была ли у Пушкина принципиальная возможность расплатиться с долгами. Анализируются данные отчета Опеки Пушкина и сведения о доходах, полученных от посмертного издания собрания сочинений поэта. Проведены расчеты, позволяющие с уверенностью сделать вывод о том, что финансовое банкротство Пушкина не было неизбежным. Если бы дуэль с Дантесом не закончилась смертью, Пушкин был бы сослан в деревню. Он продолжил бы литературную деятельность и смог, по оценке автора, в течение четырех лет вернуть долги.
…
>>>

Стоит отметить, что указанная выше сумма 95+ тыс частного долга включает ссуду, полученную поэтом от заложенного к женитьбе Кистенёва.

Однако, у ранееупомянутого Я.А.Гордина приведена другая информация:

<<<
Получив в 1835 году ссуду в 30 000 рублей, он отдал половину своих долгов. К концу года у него оставалось около 28 000 частного долга, не считая 20 000 первой ссуды. Но ссуда вторая была ему выдана в счет жалованья. Следовательно, в тридцать шестом году жалованья он не получал.
>>>

Числа Гордина, как видно, бьются с пушкинским «Из 60 000 моих долгов половина – долг чести».

Отказавшись от пятнадцатитысячной сравнительно спокойной лямки в «Библиотеке для чтения», Сергеич поступил по-гусарски, надеясь махом намолотить требуемые шиши на «Современнике», хоть и сознавал проблемность такого шага: «Не ведаю, как ещё пойдёт«.

А как бы обстояло дело, если бы поэт согласился на «библиотечное» предложение?

А вот как:

В учёте суммы 30000, погашаемой из жалования, в этой what-if модели, основанной на числах Гордина и ставке от Белых, нет надобности, само собой.

Видно, что к 1 января 1841 года Пушкин вылез бы из финансовой ямы, числясь на службе, за счёт которой гасилась бы тридцатка, и располагая скромной, увы, суммой в 4240 рублей в год на житьё-бытьё. В отношении сроков результат близок к тому, что получилось у Белых.

Сергеич пошёл другим путём, рискнул, понадеявшись на творческое везение («Авось распишусь«) и финансовый успех журнальной затеи, и попал.

Вообще, любому челу, кто вознамерился покрывать свои расходы исключительно за счёт своего искусства, в чём бы оно ни выражалось, надо быть готовым к «чёрной» полосе в своей жизни, а именно сравнительно длительному периоду времени, в течение которого не будет доходов от плодов творчества по той или иной причине.

Например, по такой:
<<<
(25.09.1835)
«Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен».

(Письмо к П.А.Плетнёву, октябрь 1835 г.)
«…такой безплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновенья нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен».
>>>

В этом в том числе и состоит риск любого творчества.

Страховка тут одна – подушка ликвидности, и неважно, своя она (накопления) или чужая (иждивенчество). И если эта подушка сдуется, а полоса невезухи ещё не закончится, то как вариант придётся откладывать в сторону бесполезное в моменте перо и выбирать подходящее по размеру кайло.

Из той же риск-оперы ещё одна похожая ситуация для творческого человека, когда он берёт на себя обязательства генерировать авторский продукт в некоем объёме за определённый срок, да ещё аванс получает. А сразу после титульного листа вдохновительная муза пропала и где-то там на стороне бродит. Сроки подходят, а её всё нет и нет. Уже и пеня тикает, а муза всё не появляется. Заказчик трясёт контрактом и про неустойку начинает зудеть, а творческая мысль ниже нуля замёрзла. И вот уже опись имущества вполне себе замаячила на горизонте. Имхо, именно в подобную ловушку угодил Гоголь, вынужденный в отсутствие вдохновения чернить белые листы фуфлогонной эмо-чертовщиной.

Так что уж если камлаете чисто за Ars Gratia Artis, то в пределах ласковых к вам остатков на счетах будьте любезны.

Игры играми, но толстую дыру в своём бюджете Сергеичу закрывать надо было всяко. Предложенные не позднее октября 1835 г. Смирдинской «Библиотекой для чтения» пятнадцать тысяч в год за эксклюзивное право на публикацию новых творениий поэт, имея в кармане договорённость с имперскими насчёт своего журнала, счёл суммой, недостаточной по сравнению с потенциальным доходом от собственной затеи:

Официальная просьба Пушкина насчёт «Современника» последовала прямо перед Новым Годом:

<<<
(31.12.1835 Сергеич-Х_рычу)
«…Осмеливаюсь беспокоить Ваше Сиятельство покорнейшею просьбою.
Я желал бы в следующем 1836 году издать 4 тома статей чисто литературных (как то: повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности; наподобие английских трехмесячных Reviews. Отказавшись от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов. Издание таковой Review доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды, мною начатые. Это было бы для меня новым благодеянием Государя».
>>>

Ответом был оперативный, спустя всего две недели (!), государев одобрям-с.

Практически всё свободное для творчества время 1836 года Сергеич посвятил своему детищу, опубликовав 4 тома журнала.

Увы, с точки зрения финансового результата «Современник» оказался ещё хуже «Пугачёва»: по итогам года расходы на журнал превысили выручку от его продажи на 9000 рублей.

Для отчаянно нуждавшегося в деньгах поэта это был попадос.

Последнее, что хотелось бы отметить в «перетягиваниях каната» между литератором [Сашей] и императором [Колей], это то, что оба раза, и в 1834, и в 1835 году Сергеич начинал эти соревновательные игрища в июне месяце.

Совпадение?

И оба раза спустя очень небольшое время после того, как НН в мае месяце являла свету очередного ребёнка – 14-го в 1834 году Григория, а 23-го в 1835 году Наталью.

Опять совпадение?

Хотите – верьте, хотите – проверьте, но упомянутый ранее непрофи-не(?)пушкинист Костин А.Г. на серьёзе распедаливает, что это были не дети Пушкина, а Наталья – даже дочь императора (так считает и А.Зинухов), и что поэт про это знал!

Даже беглый взгляд на Вики-перечень детей НН от первого брака показывает, что с её младшей дочерью произошло действительно что-то выдающееся по сравнению с остальным чадами:

А уж совсем крутые матримональные загогулины случились с  дочерью этой Натальи Софьей, а потом с её дочерью. Софья в 1891 году обвенчалась с внуком Николаши Михаилом Михайловичем. Супротив брака бухтели и тогдашняя российская власть, и церковь. И правильно бухтели, если считать, что браком сочетались внук и внучка Николая I. А английская королева наделила Софью и её потомство графским титулом, а уж потомство в лице дочери Надежды сподобилось выйти замуж аж за английского принца!

Так что возможно, что, начиная вторую игру с упором на денежную тему, Сергеич полагал, что на его стороне очень много шансов на успешный финал.

Так оно и вышло. Он получил от «лепшего друга» («займы суть почти всегда долги между друзьями«) и запрошенные 30000 в виде беспроцентной ссуды в счёт будущей зарплаты (!), и отпуск.

Ещё до «отставочной» эпопеи до кучи к камер-юнкерству и одобрям-с’у «Истории Пугачёвского бунта» Николаша капнул Сергеичу в туесок две ложки медку: ему были даны требуемая для издания книги ссуда в 20000 руб и разрешение на печать в имперской типографии. Увы, они также попахивали «Гавриилиадным» ароматом – вроде как Александр-1, пока длилась его связь с Марией Нарышкиной, тоже выдавал Д.Нарышкину денежку на издание некоей, пусть и виртуальной повести.

Неудача с реализацией «Пугачёва» (вместо ожидаемых 40000 лишь 16000 руб от проданной части тиража) нанесла тяжёлый удар по планам поэта. Финансовая струнка, когда ещё затронутая его пером, – «Я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. … Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно.» (08.06.1834), – в 1835 году заиграла вовсю и в стихах:

О бедность! затвердил я наконец
Урок твой горький! Чем я заслужил
Твое гоненье, властелин враждебный.
Довольства враг,суровый сна мутитель?

и в эпистолярной прозе:

(Апрель 1835 г. Сергеич-Х_рычу, черновик)
«В 1832 году Его величество соизволил разрешить мне быть издателем политической и литературной газеты.
Ремесло это не мое и неприятно мне во многих отношениях, но обстоятельства заставляют меня прибегнуть к средству, без которого я до сего времени надеялся обойтись. Я проживаю в Петербурге, где благодаря Его величеству могу предаваться занятиям более важным и более отвечающим моему вкусу, но жизнь, которую я здесь веду, вызывает расходы, а дела семьи крайне расстроены, и я оказываюсь в необходимости либо оставить исторические труды, которые стали мне дороги, либо прибегнуть к щедротам государя, на которые я не имею никаких других прав, кроме тех благодеяний, коими он меня уже осыпал.
Газета мне дает возможность жить в Петербурге и выполнять священные обязанности. Итак, я хотел бы быть издателем газеты, во всем сходной с „Северной Пчелой“; что же касается статей чисто литературных (как то: пространных критик, повестей, рассказов, поэм и т. п.), которые не могут найти место в фельетоне, то я хотел бы издавать их особо, один том каждые три месяца, по образцу английских Review».

[Уж осыпал Николаша Сергеича дискотечными "благодеяниями" с НН, так осыпал! - idohturov]

Просьба Сергеича насчёт когда-то разрешённой газеты была передана Х_рычом Николаше. А тот отказал!

Тогда поэт по-новой затеял игру в «кто кого» теперь уже на тему длительного отпуска, открыто озвучивая денежную ситуацию, поскольку подспудная матримональная сторона дела была им для себя решена в духе «Золотого Петушка»:

(01.06.1835 Сергеич-Х_рычу)
«Мне совестно постоянно надоедать Вашему сиятельству, но снисходительность и участие, которое вы всегда ко мне проявляли, послужат извинением моей нескромности.
У меня нет состояния; ни я, ни моя жена не получили еще той части, которая должна нам достаться. До сих пор я жил только своим трудом. Мой постоянный доход — это жалование, которое государь соизволил мне назначить. В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие. Жизнь в Петербурге ужасающе дорога. До сих пор я довольно равнодушно смотрел на расходы, которые я вынужден был делать, так как политическая и литературная газета — предприятие чисто торговое — сразу дала бы мне способ получать от 30 до 40 тысяч дохода. Однако дело это внушало мне такое отвращение, что я намеревался взяться за него лишь при крайней надобности.
Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые лишь вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только тревоги и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я обязан милости Его величества.
Я был осыпан благодеяниями государя, я был бы в отчаянии, если бы Его величество заподозрил в моем желании удалиться из Петербурга какое-либо другое побуждение, кроме совершенной необходимости. Малейшего признака неудовольствия или подозрения было бы достаточно, чтобы удержать меня в теперешнем моем положении, ибо, в конце концов, я предпочитаю быть стесненным в моих делах, чем потерять во мнении того, кто был моим благодетелем не как государь, не по долгу и справедливости, но по свободному чувству благожелательности возвышенной и великодушной».

Николаша отбился любопытно-дипломатично-разведывательно, поминая даже про отставку, в отличие от ситуации прошлого года:

«Нет препятствия ему ехать куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службой; спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».

Во втором заходе поэт порезче подкрутил подачу – мол, ваша пятёра мои столичные расходы не покрывает, а газету, сиречь, дополнительный доход, мне не разрешаете, ну тогда увольняйте, и досвидос!:

(04.07.1835 Сергеич-Х_рычу)
«Государю было угодно отметить на письме моем к Вашему Сиятельству, что нельзя мне будет отправиться на несколько лет в деревню иначе, как взяв отставку.
Передаю совершенно судьбу мою в царскую волю и желаю только, чтоб решение Его величества не было для меня знаком немилости и чтоб вход в архивы, когда обстоятельства позволят мне оставаться в Петербурге, не был мне запрещен».

Досвидос Николашу не устраивал, и он ответствовал смешанным вариантом «деньги + 4 месяца отпуска»:

«Есть ли ему нужны деньги, государь готов ему помочь, пусть мне скажет; есть ли нужно дома побывать, то может взять отпуск на 4 месяца».

В третьем раунде поэт, отвергая матпомощь в принципе, поставил соперника в положение «или-или» – или займ, или прощевай, Питер, здравствуй, Михайловское:

(22.07.1835 Сергеич-Х_рычу)
«Я имел честь явиться к Вашему сиятельству, но, к несчастию, не застал Вас дома.
Осыпанный милостями Его величества, к Вам, граф, должен я обратиться, чтобы поблагодарить за участие, которое Вам было угодно проявлять ко мне, и чтобы откровенно объяснить мое положение.
В течение последних пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вынужден взять в свои руки дела моей семьи; это вовлекло меня в такие затруднения, что я вынужден был отказаться от наследства и единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег.
Но последний исход почти невозможен в России, где закон предоставляет слишком слабое обеспечение заимодавцу и где займы суть почти всегда долги между друзьями и на слово.
Благодарность для меня чувство не тягостное; и, конечно, моя преданность особе государя не смущена никакой задней мыслью стыда или угрызений совести, но не могу скрыть от себя, что я не имею решительно никакого права на благодеяния Его величества и что мне невозможно просить чего-либо.
Итак, Вам, граф, еще раз вверяю решение моей участи…»

Ответным ходом империи была таки не отставка:

«Император предлагает ему 10 тысяч рублей и отпуск на 6 месяцев, после которого он посмотрит, должен ли он брать отставку или нет».

Финальным свистком в этом закончившемся благовидной нулевой ничьёй игре была просьба Сергеича от 26.07.1835 г., удовлетворённая Николашей 16 августа:

«Мне тяжело в ту минуту, когда я получаю неожиданную милость, просить о двух других, но я решаюсь прибегнуть со всей откровенностью к тому, кто удостоил быть моим провидением.
Из 60 000 моих долгов половина – долг чести. Чтобы расплатиться с ними, я вижу себя вынужденным занимать у ростовщиков, что усугубит мои затруднения или же поставит меня в необходимость вновь прибегнуть к великодушию государя.
Итак, я умоляю его величество оказать мне милость полную и совершенную: во-первых, дав мне возможность уплатить эти 30 000 рублей, и, во-вторых, соизволив разрешить мне смотреть на эту сумму как на заем и приказав, следовательно, приостановить выплату мне жалованья впредь до погашения этого долга».

Поэт получил желанную финансовую передышку.

А потом и отпуск на 4 месяца, из которых по причине болезни матери использованы были, увы, лишь полтора.

И походу позитивно обкашлял с имперскими тему собственного журнала.

Те соображали, само собой, что как-то надо было дать поэту хотя бы потенциальную возможность зарабатывать на отдачу казённого долга.  Это раз. Кстати, то, что империя не возражала против «Современника»,  свидетельствует, что тогдашняя гэбуха не была ещё в курсе «методы» Сергеича. Это два.

«На того я перестал сердиться, потому что (out refexion faite) не он виноват в свинстве его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкнешь к …; и вонь его тебе не будет противна, даром что gentleman. Ух, кабы мне удрать на чистый воздух». (11.06.1834)

+++

Справедливости ради надо отметить, что до кири-кукукания в «Золотом Петушке» Сергеич попробовал отреагировать на мстю Николаши иначе, географически. Конкретно, он попытался увезти НН подальше от Аничковских дискотек, запросив через Х_рыча отставку (даты и цитаты из нижеприводимых писем взяты у Гордина):

(25.06.1834 Сергеич-Х_рычу)
«Граф. Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу Ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение. В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, которое соизволил мне даровать Его величество, не было взято обратно».

Дальнейшая их переписка напоминает перетягивание каната, где с одной стороны Сергеич, а с другой – Х_рыч, с незримым участием Николаши и зримым – кота Васьки Жуковского:

(30.06.1834 Х_рыч-Сергеичу)
«Письмо Ваше ко мне от 25-го сего июня было мною представлено государю императору в подлиннике, и его императорское величество, не желая никого удерживать против воли, повелел мне сообщить г.вице-канцлеру об удовлетворении Вашей просьбы, что и будет мною исполнено.
Затем на просьбу Вашу, о предоставлении Вам и в отставке права посещать государственные  архивы для извлечения справок, государь император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно лицам, пользующимся особенною доверенностью начальства».

Ход литератора [Саши] попал в болевую точку императора [Коли] – тот стал слишком ценить общество НН, и чтобы сохранить status quo, в нужном направлении получил пинка кот Васька:

(02.07.1834 Жуковский — Пушкину)
«Государь опять говорил со мною о тебе. Если бы я знал наперед, что побудило тебя взять отставку, я бы ему объяснил все, но так как я и сам не понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было отвечать. Я только спросил: нельзя ли как этого поправить?  — Почему ж нельзя? отвечал он. Я никогда не удерживаю никого и дам ему отставку. Но в таком случае все между нами кончено. Он может, однако, еще возвратить письмо свое. — Это меня истинно трогает. А ты делай как разумеешь. Я бы на твоем месте ни минуты не усумнился как поступить. Спешу только уведомить о случившемся».

Выяснив реакцию имперского болота, поэт решил ослабить нажим, сменив тему отставки на тему многомесячного отпуска:

(03.07.1834 Сергеич-Х_рычу)
«Граф. Несколько дней назад я имел честь обратиться к Вашему сиятельству с просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден, покорнейше прошу Вас, граф,  не давать хода моему прошению. Я предпочитаю казаться легкомысленным, чем быть неблагодарным. Со всем тем отпуск на несколько месяцев был бы мне необходим».

А кот Васька  всё  исполнял указанные начальством пилотажные фигуры (из этого его письма следует, кстати, что он с Вяземским – одного поля ягоды):

(03.07.1834 Жуковский — Пушкину)

«Вчера я писал к тебе с Блудовым на скоро и кажется не ясно сказал то, чего мне от тебя хочется. А ты ведь человек глупый, теперь я и этом совершенно уверен. Не только глупый, но еще и поведения непристойного: как мог ты, приступая к тому, что ты так искусно состряпал, не сказать мне о том ни слова, ни мне, ни Вяземскому — не понимаю! Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость! Вот что я бы теперь на твоем месте сделал (ибо слова государя крепко бы расшевелили и повернули к нему мое сердце): я написал бы к нему прямо, со всем прямодушием, какое у меня только есть, письмо, в котором бы обвинил себя за сделанную глупость, потом так же прямо объяснил то, что могло заставить меня сделать эту глупость, и все это сказал бы с тем чувством благодарности, которое государь вполне заслуживает».

Сергеичу пришлось отбиваться на всех фронтах:

(04.07.1834 Пушкин – Жуковскому)
«Получив первое письмо твое, я тотчас написал графу Бенкендорфу, прося его остановить мою отставку ‹…› Но вслед за тем получил официальное извещение о том, что отставку я получу, но что вход в архив будет мне запрещен. Это огорчило меня во всех отношениях. Подал в отставку я в минуту хандры и досады на всех и на все. Домашние обстоятельства мои затруднительны; положение мое не весело; перемена жизни почти необходима. Изъяснять все это графу Бенкендорфу мне недостало духа — от этого и письмо мое должно было показаться сухо, а оно просто глупо».

(04.07.1834 Сергеич-Х_рычу)
«Письмо Вашего сиятельства от 30 июня удостоился я получить вчера вечером. Крайне огорчен я, что необдуманное прошение мое, вынужденное от меня неприятными обстоятельствами и досадными, мелочными хлопотами, могло показаться безумной неблагодарностью и супротивлением воле того, кто доныне был более моим благодетелем, нежели государем. Буду ждать решения участи моей, но, во всяком случае, ничто не изменит чувства глубокой преданности моей к царю и сыновней благодарности за прежние его милости».

Взбодрённый очередным пиночищем сверху, кот Васька продолжал мяучить прежнюю песенку:

(06.07.1834 Жуковский — Пушкину)
«Я, право, не понимаю, что с тобой сделалось; ты точно поглупел; надобно тебе или пожить в жолтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение. Бенкендорф прислал мне твои письма, и первое и последнее. В первом есть кое-что живое, но его нельзя употребить в дело, ибо в нем не пишешь ничего о том, хочешь ли остаться в службе или нет; последнее, в коем просишь, чтоб все осталось по старому, так сухо, что оно может показаться государю новой неприличностью. Разве ты разучился писать; разве считаешь ниже себя выразить какое-нибудь чувство к государю? Зачем ты мудришь? Действуй просто. Государь огорчен твоим поступком; он считает его с твоей стороны неблагодарностью! Он тебя до сих пор любил и искренне хотел тебе добра. По всему видно, что ему больно тебя оттолкнуть от себя. Что ж тут думать! Напиши то, что скажет сердце. А тут, право, есть о чем ему поразговориться. И, не прося ничего, можешь объяснить необходимость отставки; но более всего должен столкнуть с себя упрек в неблагодарности и выразить что-нибудь такое, что непременно должно быть у тебя в сердце к государю».

Взвесив хорошенько pro et contra, поэт решил на время замять тему:

(06.07.1834 Пушкин – Жуковскому)
«Я, право, сам не понимаю, что со мной делается. Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие — какое тут преступление? какая неблагодарность? Но государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять все-таки не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня в службе. Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во глубине сердца своего я чувствую себя правым перед государем; гнев его меня огорчает, но чем хуже положение мое, тем язык мой становится связаннее и холоднее. Что мне делать? просить прощения? хорошо; да в чем? К Бенкендорфу я явлюсь и объясню ему, что у меня на сердце — но не знаю, почему письма мои неприличны. Попробую написать третье».

(06.07.1834 Сергеич-Х_рычу)
«Граф. Позвольте мне говорить с Вами вполне откровенно. Подавая в отставку, я думал лишь о семейных делах, затруднительных и тягостных. Я имел в виду лишь неудобство быть вынужденным предпринимать частые поездки, находясь в то же время на службе. Богом и душой моей клянусь, — это была моя единственная мысль; с глубокой печалью вижу, как ужасно она была истолкована.
Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением, и если в течение этих восьми лет мне случалось роптать, то никогда, клянусь, чувство горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к нему. И в эту минуту не мысль потерять всемогущего покровителя вызывает во мне печаль, но боязнь оставить в его душе впечатление, которое, к счастью, мною не заслужено».

Бодалово – бодаловом, но Сергеич не забывал и про дела: 03.07.1834 г. он заказал в типографии выпуск «Пугачёва» крупным тиражом в 3000 экземпляров, рассчитывая выручить где-то 40000 руб.

Вышедший в конце 1834 г. «Пугачёв» не оправдал надежд поэта. Две трети тиража остались нераспроданными:

«В публике очень бранят моего Пугачева, а еще хуже — не покупают».

Сложилась тут по ходу пьесы неожиданная, но вполне логичная мысль про мстю императора [Коли] литератору [Саше] за «Гавриилиаду». Ведь чтобы уесть Сергеича, одних лишь дискотек в Аничковом и тихушечных обжималок с НН Николаше должно было быть недостаточно. Для полноты картины маслом ему надо было каким-либо образом поставить поэта перед фактом, известить так или иначе и обязательно сделать это в духе пушкинской поэмы, где под израильскими, напомню, одеждами живописаны были будуарные приключения империи времён Александра-1. Ну, чтоб до Сергеича дошло, за что мстя была.

И ведь есть именно такой поступок императора Коли-раз: 30 декабря 1833 года Пушкин ни с того, ни с сего стал камер-юнкером двора его величества!

Проф- и не очень пушкинисты, комментируя это событие в жизни поэта, обычно лишь камлают за его крайнее, до бешенства недовольство назначением на «подростковую» придворную должность, в той или иной форме пересказывая следующую цитату из П. М. Смирнова (она имеется, к примеру, у упомянутого в предыдущей заметке Гордина Я.А. на с.83):

«Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание, точно, было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно дано было, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своей славой, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен…»

А наводкой к моему выводу послужили два места из Гордина. В первой цитате (сс.83-84) приводится общеизвестная информация, послужившая затравкой для мысли:

<<<

Дневник, 1 января 1834 года:
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau».

Этот факт становился в длинную линию полусобытий-полунамеков: Наталья Николаевна и царь. Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, волочится за его женой.

Данжо был мелким придворным Людовика XIV. Король выдал за него замуж одну из придворных дам, за которой сам ухаживал. Положение Данжо оказалось двусмысленным. Он стал предметом насмешек. При этом он оставил мемуары о придворной жизни.

Быть мелким придворным, мужем женщины, которой интересуется царь, — эта мысль приводила Пушкина в бешенство. Тон его фразы угрожающий — «русский Данжо» оставит не столь безобидные записки, как французский. Он начал приводить свой замысел в исполнение сразу же. Вслед за записью о своем пожаловании он рассказывает о безумной ревности флигель-адъютанта Безобразова, женившегося перед тем на фрейлине, княжне Хилковой.

Следующая запись о камер-юнкерстве — опять-таки рядом с записью о Безобразовых. Одна комментировала другую. Молодой Безобразов, человек решительный и вспыльчивый, женившись на фрейлине, узнал, что она была любовницей императора. А узнав, повел себя настолько бурно, что царь арестовал его и выслал на Кавказ.

Пушкин упорно ставил эту историю рядом со своим камер-юнкерством. >>>

А вот вторая инфа от Гордина насчёт «Пугачёва» (сс.86-87)

<<<

6 декабря 1833 года Пушкин писал Бенкендорфу:
«Хотя я как можно реже старался пользоваться драгоценным мне дозволением утруждать внимание государя императора, но ныне осмеливаюсь просить на то высочайшего соизволения: я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко времени Пугачева, но нашед множество материалов, я оставил вымысел и написал Историю Пугачевщины. Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволения представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

Трудно отгадать, почему Николай пропустил «Пугачева». Быть может, как считают некоторые исследователи, он хотел напомнить о великом мятеже русским дворянам — тем самым безграмотным барам, которые не одобряли даже робких разговоров о реформах. А может, он был уверен, что имеет дело с бездумной фактографией, а вчитываться и вдумываться ему было недосуг. Как бы то ни было, царь сделал очень незначительные замечания и 31 декабря 1833 года разрешил книгу напечатать.

Разрешение, как видим, совпало с пожалованием в камер-юнкеры. >>>

и дала непосредственный толчок к размышлению: что такое сдохло в лесу, что опять полился имперский медок в пушкинский туесок? И где же кислятинка?

А вот если припомнить, как «отблагодарил» Александр-1 паспортного мужа своей многолетней любовницы Марии Нарышкиной (Четвертинской), и учесть связанную с «Гавриилиадой» отмстительную Николашину загогулину, то презентованная Сергеичу лычка приобретает совсем другой вес и смысл!

Ведь Александр-1 пожаловал Д.Нарышкину придворную должность обер-егермейстера! Да ещё и юморнул при этом: «Я ему наставил рога, так пусть он будет главным по оленям«.

Так что Коля-раз поступил аналогично паспортному старшему братцу и как раз в подспудном «Гавриилиадном» ключе. Тот рогоносец – Нарышкин – получил от того императора кепку главного по охотникам, а этот – Пушкин – от этого должность начальника (ввиду возраста) над придворными мальчиками на побегушках.

Поэтому кафтан камер-юнкера в 34 года – это на самом деле извещение Сергеичу от Николаши о факте свершившейся мести за «Гавриилиаду». А «Маврушка» спустя девять месяцев в свою очередь ответствовала «Золотым Петушком» «Параше», что ни шиша у той не вышло:

«Кири-куку! Царствуй, лёжа на боку!»

А если «на боку» – предпочтительная поза Николаши, то …

А что же говорил или писал Николаша о Сергеиче как о человеке? Собирать инфу на этот счёт пришлось с бору по сосенке.

Если опустить явно отдающее пропагандистской туфтой и потому несомненно сомнительное «Мой Пушкин» и «Я беседовал с умнейшим человеком России», то первое по времени, 1830 года императорское мнение о поэте упоминается в письме гнидоПедрЫ Вяземского, цитата из которого есть у Гордина Я.А. в его «Гибель Пушкина. 1831–1836»: ИЦ Пушкинского фонда; Санкт-Петербург; 2016″:

Остальные нашедшиеся Николашины эпитеты в адрес Сергеича относятся уже к последуэльному времени. Отвечая в феврале 1837 г. на реляцию Паскевича, главный пупсик империи мало что присоединился к обще-придворной позиции о вредности поэта как персоны, но и косвенно высказался о его творчестве:

Также за литератора [Сашу] имеется в письме императора [Коли] к сестре Анне. То, что говорится об этом у Е.В.Mузы и Д.В.Сеземана в статье «Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина«, Временник пушкинской комиссии, 1962, сс.38-40), полезно ещё и в том аспекте, что подтверждает гнильё проф-пушкиниста Павлуши Щёголева:

<<<

Письмо Николая к Анне Павловне известно; его французский текст был полностью опубликован еще в 1916 году П. Е. Щеголевым в исследовании «Дуэль и смерть Пушкина»; перевод был сделан лишь для отрывка, связанного с Пушкиным. В последующих двух изданиях своей книги (1917 и 1918 гг.) Щеголев поместил лишь русский текст, не повторяя французского оригинала.
Вот этот отрывок:

«Пожалуйста, скажи Вильгельму, что я обнимаю его и на этих днях пишу ему, мне надо много сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец жизни весьма известного Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты».

Одно место в переводе Щеголева нуждается в уточнении; выражение «trop celebre Пушкин» переведено им как «весьма известный Пушкин» в 1-м и 2-м изданиях и «знаменитый» — в 3-м издании. Здесь не передан иронический, пренебрежительный оттенок, вносимый словом «trop» (весьма, слишком) и передающийся в русском языке словом «пресловутый». Это значительно изменяет  общий  смысл  высказывания  Николая,  выдавая  за внешне беспристрастным тоном откровенную неприязнь.

>>>

Муза и Сеземан приводят ещё и другое, как раз-таки то неизвестное письмо Николаши к другой сестре Марии, где о Сергеиче сказано поотчётливей:

Я полагаю, что, несмотря на скудость, этой информации достаточно, чтобы понять, что любые претендующие с виду на объективность распедаливания проф- и не очень пушкинистов, подразумевающие благожелательность или там дружелюбие Николаши по отношению к Сергеичу, – заведомое фуфло.

«Хорош, хорош, а дураков на тридцать лет наготовил!»

+++

Основные моменты, затрагивающие тему этой заметки, уже озвучивались при рассмотрении записки Сергеича о воспитании юношества. Это и «усердие должно предпочесть просвещению«, и знаменательный рескрипт министерству просвещения об высшем образовании только для лиц свободных состояний.

Очень эмоционально об отношении главного имперского пупсика к интегралам с производными  и прочим Спинозам с Декартами писал наверняка вкусивший прелести николаевской политики в области образования С.М.Соловьёв (эту цитата взята у Лемке):

Возможно, нелюбовь Николаши к свободной мысли была обусловлена декабристским происшествием, аналитические отчёты гэбухи о котором он читал как «Отче Наш»:

Попытка вывесить на витрину уваровскую триаду «Православие-Самодержавие-Народность» оказалась очередным показушным пустозвонством, по которому достаточно едко прошёлся в своих воспоминаниях Ф.Ф.Вигель:

<<<

Просвещение взяло себе девизом Самодержавие, Православие, Народность. Ну, право, кажется, это – дурная шутка! Неужели преподавателям наук и писателям указано явно на сии три предмета с тем, чтобы они воздерживались говорить о первом, не слишком явно нападали на второй, зато соединёнными силами старались истреблять последний?» (Ф.Ф.Вигель, «Европа и Азия»)

>>>

Время беспристрастно выявило последствия отношения императора к просвещению и соответственной образовательной политики имперской России, закономерно принёсшей гнилые плоды. Козырные триста тысяч зрителей в солдатских шинелях, которых Николаша обещал прислать в Парижский театр на просмотр задевшего его представления, обернулись огромными потерями и позорной капитуляцией вовсе не во Франции, а на своей, подконтрольной территории Крымского полуострова.