Сложилась тут по ходу пьесы неожиданная, но вполне логичная мысль про мстю императора [Коли] литератору [Саше] за «Гавриилиаду». Ведь чтобы уесть Сергеича, одних лишь дискотек в Аничковом и тихушечных обжималок с НН Николаше должно было быть недостаточно. Для полноты картины маслом ему надо было каким-либо образом поставить поэта перед фактом, известить так или иначе и обязательно сделать это в духе пушкинской поэмы, где под израильскими, напомню, одеждами живописаны были будуарные приключения империи времён Александра-1. Ну, чтоб до Сергеича дошло, за что мстя была.

И ведь есть именно такой поступок императора Коли-раз: 30 декабря 1833 года Пушкин ни с того, ни с сего стал камер-юнкером двора его величества!

Проф- и не очень пушкинисты, комментируя это событие в жизни поэта, обычно лишь камлают за его крайнее, до бешенства недовольство назначением на «подростковую» придворную должность, в той или иной форме пересказывая следующую цитату из П. М. Смирнова (она имеется, к примеру, у упомянутого в предыдущей заметке Гордина Я.А. на с.83):

«Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание, точно, было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно дано было, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своей славой, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен…»

А наводкой к моему выводу послужили два места из Гордина. В первой цитате (сс.83-84) приводится общеизвестная информация, послужившая затравкой для мысли:

<<<

Дневник, 1 января 1834 года:
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau».

Этот факт становился в длинную линию полусобытий-полунамеков: Наталья Николаевна и царь. Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, волочится за его женой.

Данжо был мелким придворным Людовика XIV. Король выдал за него замуж одну из придворных дам, за которой сам ухаживал. Положение Данжо оказалось двусмысленным. Он стал предметом насмешек. При этом он оставил мемуары о придворной жизни.

Быть мелким придворным, мужем женщины, которой интересуется царь, — эта мысль приводила Пушкина в бешенство. Тон его фразы угрожающий — «русский Данжо» оставит не столь безобидные записки, как французский. Он начал приводить свой замысел в исполнение сразу же. Вслед за записью о своем пожаловании он рассказывает о безумной ревности флигель-адъютанта Безобразова, женившегося перед тем на фрейлине, княжне Хилковой.

Следующая запись о камер-юнкерстве — опять-таки рядом с записью о Безобразовых. Одна комментировала другую. Молодой Безобразов, человек решительный и вспыльчивый, женившись на фрейлине, узнал, что она была любовницей императора. А узнав, повел себя настолько бурно, что царь арестовал его и выслал на Кавказ.

Пушкин упорно ставил эту историю рядом со своим камер-юнкерством. >>>

А вот вторая инфа от Гордина насчёт «Пугачёва» (сс.86-87)

<<<

6 декабря 1833 года Пушкин писал Бенкендорфу:
«Хотя я как можно реже старался пользоваться драгоценным мне дозволением утруждать внимание государя императора, но ныне осмеливаюсь просить на то высочайшего соизволения: я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко времени Пугачева, но нашед множество материалов, я оставил вымысел и написал Историю Пугачевщины. Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволения представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

Трудно отгадать, почему Николай пропустил «Пугачева». Быть может, как считают некоторые исследователи, он хотел напомнить о великом мятеже русским дворянам — тем самым безграмотным барам, которые не одобряли даже робких разговоров о реформах. А может, он был уверен, что имеет дело с бездумной фактографией, а вчитываться и вдумываться ему было недосуг. Как бы то ни было, царь сделал очень незначительные замечания и 31 декабря 1833 года разрешил книгу напечатать.

Разрешение, как видим, совпало с пожалованием в камер-юнкеры. >>>

и дала непосредственный толчок к размышлению: что такое сдохло в лесу, что опять полился имперский медок в пушкинский туесок? И где же кислятинка?

А вот если припомнить, как «отблагодарил» Александр-1 паспортного мужа своей многолетней любовницы Марии Нарышкиной (Четвертинской), и учесть связанную с «Гавриилиадой» отмстительную Николашину загогулину, то презентованная Сергеичу лычка приобретает совсем другой вес и смысл!

Ведь Александр-1 пожаловал Д.Нарышкину придворную должность обер-егермейстера! Да ещё и юморнул при этом: «Я ему наставил рога, так пусть он будет главным по оленям«.

Так что Коля-раз поступил аналогично паспортному старшему братцу и как раз в подспудном «Гавриилиадном» ключе. Тот рогоносец – Нарышкин – получил от того императора кепку главного по охотникам, а этот – Пушкин – от этого должность начальника (ввиду возраста) над придворными мальчиками на побегушках.

Поэтому кафтан камер-юнкера в 34 года – это на самом деле извещение Сергеичу от Николаши о факте свершившейся мести за «Гавриилиаду». А «Маврушка» спустя девять месяцев в свою очередь ответствовала «Золотым Петушком» «Параше», что ни шиша у той не вышло:

«Кири-куку! Царствуй, лёжа на боку!»

А если «на боку» – предпочтительная поза Николаши, то …

А что же говорил или писал Николаша о Сергеиче как о человеке? Собирать инфу на этот счёт пришлось с бору по сосенке.

Если опустить явно отдающее пропагандистской туфтой и потому несомненно сомнительное «Мой Пушкин» и «Я беседовал с умнейшим человеком России», то первое по времени, 1830 года императорское мнение о поэте упоминается в письме гнидоПедрЫ Вяземского, цитата из которого есть у Гордина Я.А. в его «Гибель Пушкина. 1831–1836»: ИЦ Пушкинского фонда; Санкт-Петербург; 2016″:

Остальные нашедшиеся Николашины эпитеты в адрес Сергеича относятся уже к последуэльному времени. Отвечая в феврале 1837 г. на реляцию Паскевича, главный пупсик империи мало что присоединился к обще-придворной позиции о вредности поэта как персоны, но и косвенно высказался о его творчестве:

Также за литератора [Сашу] имеется в письме императора [Коли] к сестре Анне. То, что говорится об этом у Е.В.Mузы и Д.В.Сеземана в статье «Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина«, Временник пушкинской комиссии, 1962, сс.38-40), полезно ещё и в том аспекте, что подтверждает гнильё проф-пушкиниста Павлуши Щёголева:

<<<

Письмо Николая к Анне Павловне известно; его французский текст был полностью опубликован еще в 1916 году П. Е. Щеголевым в исследовании «Дуэль и смерть Пушкина»; перевод был сделан лишь для отрывка, связанного с Пушкиным. В последующих двух изданиях своей книги (1917 и 1918 гг.) Щеголев поместил лишь русский текст, не повторяя французского оригинала.
Вот этот отрывок:

«Пожалуйста, скажи Вильгельму, что я обнимаю его и на этих днях пишу ему, мне надо много сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец жизни весьма известного Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты».

Одно место в переводе Щеголева нуждается в уточнении; выражение «trop celebre Пушкин» переведено им как «весьма известный Пушкин» в 1-м и 2-м изданиях и «знаменитый» — в 3-м издании. Здесь не передан иронический, пренебрежительный оттенок, вносимый словом «trop» (весьма, слишком) и передающийся в русском языке словом «пресловутый». Это значительно изменяет  общий  смысл  высказывания  Николая,  выдавая  за внешне беспристрастным тоном откровенную неприязнь.

>>>

Муза и Сеземан приводят ещё и другое, как раз-таки то неизвестное письмо Николаши к другой сестре Марии, где о Сергеиче сказано поотчётливей:

Я полагаю, что, несмотря на скудость, этой информации достаточно, чтобы понять, что любые претендующие с виду на объективность распедаливания проф- и не очень пушкинистов, подразумевающие благожелательность или там дружелюбие Николаши по отношению к Сергеичу, – заведомое фуфло.

«Хорош, хорош, а дураков на тридцать лет наготовил!»

+++

Основные моменты, затрагивающие тему этой заметки, уже озвучивались при рассмотрении записки Сергеича о воспитании юношества. Это и «усердие должно предпочесть просвещению«, и знаменательный рескрипт министерству просвещения об высшем образовании только для лиц свободных состояний.

Очень эмоционально об отношении главного имперского пупсика к интегралам с производными  и прочим Спинозам с Декартами описал наверняка вкусивший прелести николаевской политики в области образования С.М.Соловьёв (эту цитата взята у Лемке):

Возможно, нелюбовь Николаши к свободной мысли была обусловлена декабристским происшествием, аналитические отчёты гэбухи о котором он читал как «Отче Наш»:

Попытка вывесить на витрину уваровскую триаду «Православие-Самодержавие-Народность» оказалась очередным показушным пустозвонством, по которому достаточно едко прошёлся в своих воспоминаниях Ф.Ф.Вигель:

<<<

Просвещение взяло себе девизом Самодержавие, Православие, Народность. Ну, право, кажется, это – дурная шутка! Неужели преподавателям наук и писателям указано явно на сии три предмета с тем, чтобы они воздерживались говорить о первом, не слишком явно нападали на второй, зато соединёнными силами старались истреблять последний?» (Ф.Ф.Вигель, «Европа и Азия»)

>>>

Время беспристрастно выявило последствия отношения императора к просвещению и соответственной образовательной политики имперской России, закономерно принёсшей гнилые плоды. Козырные триста тысяч зрителей в солдатских шинелях, которых Николаша обещал прислать в Парижский театр на просмотр задевшего его представления, обернулись огромными потерями и позорной капитуляцией вовсе не во Франции, а на своей, подконтрольной территории Крымского полуострова.

Есть пушкинское произведение, подтверждающее правомочность высказанной в предыдущей заметке мысли об некоей общности авторов Золотых Петушков через одинаковое наименование их творения. Это «Пиковая Дама», написанная в 1833 г.

Почему?

Потому что Сергеичем проделана там аналогичная игра в кавычки, на этот раз между названием повести и эпиграфом к ней:

При проставлении кавычек в эпиграфе получается истинное утверждение: ««Пиковая дама» означает тайную недоброжелательность«.

Кого к кому?

Из закавыченного словосочетания «Пиковая дама» очевидно, что недоброжелательство – оно автора, сиречь, Пушкина. А из вскрытого мною секрета игры «Германн-Чекалинский» (например, Туз/Дама = 14 декабря) следует, что Сергеич недоброжелателен и как раз таки тайно именно к Николаше, запретившему любые упоминания о происшествии – восстании декабристов.

Вот он, по-крупному ежели, – смысл «Пиковой Дамы»!

И само собой, недоброжелательность, явленная литератором [Сашей] к императору [Коле] во фразе о незаконнорожденности молодого военного инженера [Германна], посильнее будет замаскированной карточным анекдотом декабристской «шпильки».

«… зачем тебе девица?»

+++

Состоялась ли Николашина мстя за «Гавриилиаду»? Иными словами, уел ли император [Коля] литератора [Сашу] своими бальными шашнями с его женой?

Ответ «нет» следует по меньшей мере из двух пушкинских творений.

Одно из них – естественно, «Диплом рогоносца». То, что должность Нарышкинского коадьютера заверена гомосексуалистом Борхом, есть как раз-таки смешной анекдот, показывающий отношение поэта к рогоносным достижениям венценосца.

Второе произведение Пушкина, из которого можно понять, что напрасно кашеварил главный пупсик империи свою мстю именно таким образом, – это «Сказка о золотом петушке». Написана она была в 1834 году, по осени, уже после выдачи поэту лычки камер-юнкера, фактически явившейся пропускным билетом НН на пафосные дискотеки в Аничковом дворце.

Недаром там мудрец – скопец, а девица – секс-бомба такой силы, что походу напрочь вынесла и остатки мозгов у братьев-царевичей!

Главка, посвящённая этой сказке Сергеича, есть в названной в предисловии научным детективом книге Киры Викторовой «Неизвестный или Непризнанный Пушкин«, Санкт-Петербург, «Политтехника», 1999. Там имеется зачётная фраза «Итак, под «Мудрецом и звездочётом» – скрывался Александр Пушкин«, которая обосновывается типа сходством клиента с волхвом из «Песни о вещем Олеге», а также несколько эклектичной логикой, наподобие такого:

<<<

«Итак, Дадон – Александр I?
В чем мы можем убедиться, читая и тексты биографии «Дадона» – Александра – составленные Пушкиным из Х главы «Онегина», «Кавказского пленника», басни Крылова 1825 г. и воспоминаний современников.

/…/

Итак, Дадон – Александр I.

Год, другой проходит мирно
Вот на третий…
Петушок кричит опять:
Бунт в столице!-
……………………….
Бунт утих и царь забылся…

- оставляет Пушкин в рукописи «опасные стихи»270. Думается, что в данном случае речь идёт уже о третьем «Дадоне» – Николае I, принимая во внимание «усмирение» бунта 14 декабря…»

>>>

или такого:

<<<

«…остановимся на образе «Мудреца, звездочета и скопца». Комментаторы видят в нем только «колдуна», что вынул из мешка пользу Дадону(!)… Но Пушкинские три «прозванья» «звездочета» (!)- являются синонимами другого «мудрого старца», «гордого старца» – «заветов грядущего вестника» – «Волхва», предрекшего смерть Олегу от «Коня»… Рассмотрим поэтику стихотворения.»

>>>

Увы, из приводимого ниже инфо-блока из этой книги

следует, что, заявив синонимичность всех трёх «прозваний» и пытаясь вследствие этого преодолеть очевидную нестыковку «Пушкин = скопец», К.Викторова заехала в то же болото беспочвенных околополитических фантазий, что и концептуалисты-мертвоводцы ефимовы с их фуфлом насчёт Карла Маркса в «Домике в Коломне».

А ведь если бы проф- и не очень «пушкинисты» не просто смотрели в пушкинскую книгу и видели не только фигу, то у них не создавались бы впечатления или не думалась бы очередная хрень, а сообразилось, что действительно есть общее у Сергеича и сказочного старца в сарачинской шапке! А именно то, что оба они – творцы одного и того же, словесно ежели. И тот, и другой явили на свет Золотого Петушка, один – в виде волшебного сторожа, другой – в виде рифмованного информационного продукта!

Далее.

Трижды упоминая (два раза непосредственно и ещё один раз косвенно, через вопрос Дадона «И зачем тебе девица?«) про оскоплённость клиента, Пушкин даёт понять, что молодая шамаханка нужна мудрецу уж не за тем, зачем она нужна царю. Неважно для чего, но всяко не для этого!

Потому и сказано троекратно, чтобы стало предельно ясно даже проф-пушкинистам, что того, сказочного создателя того Золотого Петушка абсолютно не колышет то главное, зачем девица царю, готовому ради развлечений с ней расстаться с половиной царства. А отмеченная выше общность позволяет с хорошей вероятностью предположить, что и этого, несказочного автора этого «Золотого Петушка» не задевают аналогичные утехи реального царя.

Такой вывод подтверждается и петушиным сигналом «Кири-куку!». Ходячим анекдотом была в те времена рассказка про то, как одному острому на язык человеку сообщили, что известный ловелас князь Григорий Потёмкин «потоптал» как петушок курочку его жену и распорядился отметить сие событие пушечным залпом. В ответ муж невозмутимо произнёс: «Экое кири-куку!».

Стоит также упомянуть, что кудахтающее на русский слух французское слово «Сoсu» означает «рогоносец».

+++

Вот почему можно заключить, что из всей долгоиграющей затеи в ответку на «Гавриилиаду» у Николаши вышла лишь история на венценосно-рогоносную тему. Отомстить Сергеичу у него не получилось.

Опять литератор «поимел» императора!

Заключительный вопрос в заметке «Литератор и император #7″ был из области риторики. Ни эпиграммы, ни ещё какой литературной подколки в адрес Сергеича накропать достойно-убедительно Николаша был не в потенциале. Впрочем, на поле человеческой мысли, вербализуемой русским языком, Пушкин и сейчас остаётся мощнейшей фигурой. С ним кому бы то ни было не то, чтобы соревноваться, достать хоть единожды до планки за счастье.

Я полагаю, что, будучи мелочно-злобственным мстительным пупсиком, император [Коля] отнюдь не забыл «Гавриилиадную» историю и заранее решил при случае паритетно сквитаться с литератором [Сашей]. Женитьба Пушкина как раз и была таким случаем. Вот через жену поэта Николаша вполне мог пытаться так обтяпать свою мстю, чтобы Сергеич лишь проглотил ситуацию и утёрся аналогично.

Вообще, в императорских попрыгушках по приглянувшимся особам своего подданства, какое бы положение те ни занимали и в каких бы семейно-личных обстоятельствах ни находились, ничего принципально нового не было. Об этом говорится, к примеру, в следующем инфо-блоке из Павлуши-гнилуши Щёголева:

Узнав о женитьбе Сергеича и подпустив ему для отвода глаз медового плезиру, Николаша не спешил и терпеливо обставлял сервировку стола соответственно задумке, походу охлаждая будущее блюдо своей мсти. Отсюда все эти приглашения НН во дворцы на придворные танцЫ, концерты, балы-карнавалы и прочие всевозможные затеи, и всё это роскошным классом, для узкого круга прожигателей жизни по наивысшему разряду. Проблема, которую надо было в итоге закрыть главному имперскому пупсику, заключалась в том, чтобы жена поэта сама хотела звездить и развлекаться в Аничковом до упаду где-нибудь в невообразимо шикарном укромном уголке. А ты, муженёк-сочинитель, не по чину сладкие пять тысяч за неторопливое пинание воздуха в архивах получай и в тряпочку молчай.

Не видеть эту ухажёрскую линию, которую с самого начала гнул Николаша в отношении НН («их величества хотят знать, в какие часы я гуляю, чтобы меня встретить«), могут лишь тупые, а притворяться, что не видят, – подлые профессиональные и не очень «пушкинисты». Это у них только и исключительно императрица, внезапно очарованная смазливой провинциалкой c Полотняного завода, подкарауливала её по всем углам Царскосельского парка.

Стоило только Пушкину обрисовать бенкендорфам свои матримональные прожекты, как из имперских закромов в туесок поэта полился медок. Со специфическим привкусом. Так и веет, к примеру, прокисшим запашком из внешне медвяного ответа Х_рыча на рекомендательный запрос Сергеича:

Где здесь душок? А вот где.

Во-первых, Пушкин лишь обозначил в качестве возможной невесты некую там барышню, а главный имперский пупсик уже пребывает в курсе её особенной миловидности. С чего бы это вдруг? Когда успел навести справки за двенадцать-то дней?

Во-вторых, санкционируя Сергеичу показ письма Х_рыча всем, а по преимуществу возможной будущей тёще и, само собой, её дочери, Николаша тем самым фактически известил НН о своём к ней интересе.

И даже пряная приправа в виде разрешения на издание «Годунова» в его первозданности спустя четыре года мытарств не в состоянии перебить этот кислый привкус имперского мёда.

Если судить по времени изготовления целенаправленных «шпилек» литератора [Саши] в адрес императора [Коли] («Домик в Коломне», «Предисловие к повестям Белкина»), то можно заключить, что до нужной для этого кондиции Сергеич дошёл в 1830 году.

В самом начале 1830 г. поэтом была произведена контрольная проверка ситуации. 7 января он обратился к Х_рычу с очередной челобитной о поездке за границу, во Францию или Италию, а если это не будет дозволено, то милостиво разрешить посетить Китай с миссией, которая туда направляется. Был бы Х_рыч мозгом уровня Фока, он бы сообразил, что эта просьба – проверка, и под посещением Китая имеется в виду визит хоть к чёрту на кулички.

Империя отреагировала тупо прежним образом:

И «Маврушка» перешёл к необъявленной вслух битве с «Парашей». Для начала поэт единственный явился во фраке на февральский бал у французского посланника. Все остальные, включая «Парашу», были в мундирах. «Парашный» любитель мундирного фрунта был подколот, и потребовал от Х_рыча попенять проказнику.

В марте 1830 г. «Маврушка» уехал в Москву, опять не испросив предварительно гэбуху. В ответ на недовольное жужжание Х_рыча тому было заявлено открытым текстом:

Типа проверочной точкой над «i» стала просьба Сергеича о незаграничной поездке в Полтаву к другу Николаю Раевскому.

Ничего нового Х_рыч на это не пробурчал:

Ответным ходом литератора [Саши] на очередное недоброжелание императора [Коли] выступил по осени теперь уже «копчёный» «Домик в Коломне»:

………………..все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад,
IV
У нас война!

«Моё будущее поведение зависит от … обхождения со мною правительства» (А.С.Пушкин, 1826 г.)

За прошедшие после «помилования» два с лишним года постоянных судебно-комиссионных объяснений и письменно-устных бенкендорфских головомоек Сергеич хорошо уяснил, как обходится с ним имперское правительство. И по линии словесности получалось продвигать лишь безобидные розы-морозы (в т.ч. и с виду, как, к примеру, «Стансы» или «Онегина»), а в то же время давно готовый «Годунов» продолжал вылёживаться в стенах 3-го отделения из-за пустых придирок. К тому же проводивший экспертизу драмы Ф.Булгарин оперативно тиснул своего «Дмитрия Самозванца», сплагиатив творческую идею Пушкина. Также в 1828 г. имперцы упруго отразили две попытки Сергеича вырваться из зоны надзорного контроля – ему было отказано в просьбах о присоединении к армии и о поездке в Париж.

И в марте 1829 г. поэт поступил соответственно имперской управленческой «келейности» – уехал из Питера без каких-либо расшаркиваний у бенкендорфов. Но некое прикрытие он себе всё же обеспечил. Ракусив (один поехал!), что его слуга Сомов – жандармский стукач, Сергеич предварительно через него впарил Фоку дезу, что главный и единственный пункт интереса этой поездки – это Кавказ/Тифлис. Мол, гусары зовут в картишки перекинуться по маленькой и не очень, да заодно и неплохо бы проведать служащего там родного брата:

На самом деле негласной целью этого путешествия был город Белёв, а там и свидание с монахиней-молчальницей Верой, в которую типа преобразилась бывшая императрица Елизавета Алексеевна. Недаром в «Домике в Коломне» при Дворе жила именно Вера!

[
"... (хоть при Дворе жила
Ее сестра двоюродная, Вера
Ивановна, супруга гоф-фурьера)".

Кстати, у Елизаветы Алексеевны походу случилась любовь с молодым офицером Алексеем Охотниковым, который шуршал как раз по фурьерской части. Она даже родила от него, и как раз "не ту" дочь, "неведому", не от паспортного супруга Александра I, не мышонка. А "Мышонком" она звала Машеньку, свою первую дочь от князя Адама Чарторыйского. Так что многие тайны росимперского Двора, включая неписанные венценосно-рогоносные истории, Пушкин если и узнал, то непосредственно от первоисточника. - idohturov]

Реакция властей на этот рискованный вояж поэта показывает истинную цену их «милостей». Главный пупсик империи взбодрился настолько, что потребовал немедля, через тифлисского военного начальника, поставить на место своевольничающего литератора:

, а ремарка Х_рыча в конце этого инфоблока из Лемке свидетельствует, что в случае очередной подобной игры Сергеича на грани фола Чудово «помилование» вполне могло бы испариться без следа, а путешествие – закончиться где-нибудь в Нерчинске.

ПС

Кстати, на примере судьбы Веры-молчальницы Пушкин мог воочию ощутить помимо «келейного» ещё и «монастырский» способ обхождения правительства с неугодной персоной. Впрочем, новизны в этом не было – точно так же в своё время обошлись с царицей Евдокией, вдовой настоящего Петра Алексеевича Романова.

«Но я, поверь, историк не придворный,

Не нужен мне пророка важный чин!»

+++

Очередным траблом для императора [Коли], да таким, что хоть фэйсом об тэйбл, стал преподнесённый следующим 1828 годом очередной давно смастыренный литератором [Сашей] «презент» – «Гавриилиада«. Ввиду того, что практически всё с этим шикарным «подарунком» ясно из Козаровецкого и из «Пушкин. Непокорный #1″, то после беглого взгляда на отблески граней сего «бриллианта» будет сделан один, но кардинальный для дальнейшего вывод.

«Гавриилиадный» трабл был для Николаши отнюдь не дабл, а минимум трипл. Уже походу непотребство оказалось тройным: по виду поэма наезжала на религиозный официоз (раз), по сути – на выставочное благолепие имперской витрины (два), но проучить автора всласть и в неповадное всеуслышание всему свету было невозможно (три).

К тому же «Гавриилиадное» поганство имело ещё принципиально иное качество: вышло, что какой-то литератор «трахнул» всесильного императора!

+++

Ведь что же такое получается-то, а, граждане-товарищи-господа имперцы? Этот вшивый борзописный рифмоплётчик (которого раздавить – да раз плюнуть, Рылеева – так вон вообще вздёрнули) и в 1826-м куролесил, а потом подкузьмил своим «Шенье» в прошлом 1827-м, и вот теперь пакостит своей «Гавриилиадой» в этом 1828-м, и ведь неизвестно чего и сколько ещё нагадит далее!

И мы, государи-императоры Всероссийские, Всяких Орлов с разными мечами орденоносцы, и прочая, прочая, прочая, которым пол-мизинчиком щёлк и нету любого человечка, должны что, просто утереться? Так и стерпеть сие поганое из ряда вон непотребство?

…

А мы его к тому же и помиловали, с заросших крапивой берегов зачуханной Сороти сюда, на вылизанный дворниками гранит Невского проспекта пустили!

…

И ведь чем постоянно оправдывается, гадёныш! Что, мол, сие всё писано до времён чистосердечного письменного раскаяния и верноподаннических заверений, исключительно по разгульному буйству бесшабашной молодости, за что типа уже отсидел в местах не столь отдалённых, а нынче – вот те крест ни-ни, ни сном ни духом!

…

И что теперь, под израильским, бл.[ин], платьем принять опасные стихи?

…???

+++

Сдаётся мне, что не только оставить всё как есть, и лишь дополнить цензорские инструкции указанием искать и в нотных знаках закопанную какую-нибудь крамолу, закончилась история с «Гавриилиадой».

То, что император [Коля] есмь мстительно-злобственный пупсик, показали как приговоры декабристам, так и дальнейшее, обязательно им авторизовавшееся обхождение с их жёнами и детьми.

Весьма и весьма вероятно, что таки осела у него где-то на задах подкорки мыслишка как-либо в отместку «трахнуть» этого доставшего своим выпендрёжем гадкого литератора [Сашу].

Вот только как? Поэмку какую эпиграмматически супер-колкую накропать и в любимой «Северной пчеле» тиснуть паритетно, что ли?

То, что чуйка императора [Коли] насчёт скверноподданности литератора [Саши] не подвела, очень скоро получило своё подтверждение в деле о стихотворении «Андрей Шенье». Началась эта история ещё до встречи в Чудовом, и как бы достаточно прозаично – очередной жандармский сексот походу ущучил очередные крамольные вирши, впрочем, с виду на животрепещущую для империи тему восстания декабристов (подробно см. у Лемке М.К., начиная со с.477):

Если поглядеть на хронологию основных эпизодов дела о «Шенье», то может сложиться впечатление, что в 1827 году Сергеич не стихи-поэмы писал, а с показаниями-протоколами государственно-присутственные пороги обивал:

27.01.1827 – московскому обер-полицмейстеру дано объяснение, что сии строки – это непропущенный цензурой в 1825 году отрывок из давно напечатанного стихотворения.
25.03.1827 – Николаша одобрил требование Аудиторского департамента вызвать Сергеича в суд по делу о «Шенье».
29.06.1827 – показание Пушкина в суде, что в отрывке написано про Францию, в том числе про взятие Бастилии, и нет ничего общего с «несчастным бунтом 14 декабря».
24.11.1827 – объяснение поэта в суде, что он не думал делать тайну из полной элегии.

Гласно дело о «Шенье» разрешилось для Сергеича строжайшим предупреждением в Сенате. Было к этому и негласное приложение – учреждение имперским Госсоветом секретного надзора:

Но как водится, show must go on – судебно-полицейские разборки империи с поэтом на «Андрее Шенье» не кончились. В следующем году настал черёд «Гавриилиады».

Вторая, более мелкая по сравнению с пи-ар’ом для избранной публики, причина «благоволения» Николаши к Сергеичу была высказана во фразе Х_рыча о возможной выгоде от блистательного пушкинского пера, если попробовать рулить им в симпатичную для империи сторону.

Соответственно, проверочное поручение насчёт воспитательства имело ещё целью посмотреть, насколько приятственными могут оказаться мысли Пушкина, с учётом предварительно обозначенного Х_рычом направления – «на опыте видели все пагубные последствия ложной системы воспитания«.

Два месяца спустя плод трудов Сергеича – записка «О народном воспитании» – был представлен под его-величественные очи Николаши, сразу узревшего, что автор со своим пером заехал вовсе не в верноподданническую степь:

Пушкину не помогли и маленькие хитрости – ни цитата из имперского манифеста в дату казни декабристов (дескать, вред должно приписать не просвещению, но праздности ума), ни попытка изобразить некую некомпетентность в теме:

«Нехороший» аромат
(
«одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия«,
юношество должно «созреть в тишине училищ, а не в шумной праздности казарм«,
)
сквозил в записке настолько отчётливо, что главный имперский пупсик взбодрился злобственно и в вышеприведённой ремарке на докладную Х_рыча с чего-то помянул гения (как ложное начало), хотя о гении в пушкинской записке не было ни слова.

Укреплению мнения имперцев в неизменившейся скверноподданности Сергеича способствовали и сразу же начавшиеся взбрыки свободолюбивого непокорства поэта, такие, как контрафактное чтение соответственно не прошедшего «одобрям-с» «Годунова» в Москве или передача новых творений Х_рычу не самолично, а через Дельвига, который мог и другим поведать об этой необычной цензурной новации.

Недовольство последним обстоятельством, высказанное Х_рычом в письме Пушкину,

показывает, что с поэта было взято некое обязательство о неразглашении условий его «помилования».

Зачем понадобилось Николаю именно так решать тему? Ведь отреагировать на оздоровительную челобитную поэта он мог бы, разрешив курс лечения под присмотром фельдъегерей, и обратно в Михайловское будьте любезны. Но на псковщину Пушкина отправлял не он, да и челобитчик типа раскаялся и исправился, а разведка Бошняка подтвердила хотя бы внешнюю благонадёжность клиента. К тому же накануне, 22 августа 1826 года, имперский театр отыграл свой концерт для ширнармасс – коронацию.

И теперь можно было исполнить нечто пи-ар’ски более камерное, для утончённой, умеющей читать и не только по-русски публики. В то время эта была знать верхнего уровня, та, которая была в состоянии покупать французские книги, нанимать своим детям иноязычного гувернёра  или дать им образование за границей, и иностранцы-дипломаты. Вот для них-то с целью освежить почерневший по итогам суда над декабристами портрет императора и была разыграна эта PR-пьеса «великодушного помилования» с Пушкиным в главной роли. Имперцы сочли, что узда жандармского контроля и многоэтажной цензуры есть хорошая гарантия от возможных неожиданных пируэтов самого востребованного в обществе поэта.

Несмотря на отсутствие причин для ареста и текущее удобоваримое поведение, кредитная история Сергеича с точки зрения имперской охранки была неудовлетворительной:

[Кстати, наличие некоей широко распространённой, однотипной литературы у каждого из каких-либо конспираторщиков может свидетельствовать об использовании её для криптопереписки. - idohturov]

Неполиткорректными виршами Пушкина увлекалась в основном дворянская молодёжь. И именно этот молодняк вышел 14 декабря 1825 г. на Сенатскую площадь – тот же Щепин-Ростовский ударил саблей своего начальника, пытавшегося помешать младшим офицерам. Генералитет же, обихоженный империей, привычно предпочёл остаться при своих кормушках-привилегиях и дружно присягнул новому императору.

Вот почему для письменной проверки Сергеича на былую скверноподданность Николашей была избрана тема воспитания юношества.

Императору формально как-то надо было реагировать на просьбу больного и внешне благонамеренно ведущего себя дворянина-литератора, поскольку молчание по принципу «продолжай сидеть в Михайловском, оно само рассосётся со временем» вступало в противоречие с настояниями врачей.

Решение Николаши «…Пушкина призвать сюда…Пушкину дозволяется ехать в своём экипаже свободно, под надзором фельдъегеря не в виде арестанта…» ясно показывает исходную позицию власти перед встречей с поэтом: в кандалы тебя пока вроде не за что, но пара служебных глаз не лишняя.

Московское рандеву в Чудовом монастыре протекало в похожем ключе:

После Чудова имперцы обдумали ситуацию в плане что делать дальше (потому что кто в этом виноват, и так было ясно) и по прошествии трёх недель через Х_рыча Сергеичу было сообщено, что посещать Питер можно свободно после одобрения письменного запроса в гэбуху (!), и что никакой цензуры не будет, но любое новое творение должно сначала понравиться императору (!!). [Впрочем, в подобных формулировках ничего принципиально оригинального нет - все империи есть дрянь, и Российская не исключение. -idohturov]

Это было ещё не всё. Походу «милостивому» Николаше оказалось мало первичной проверочной беседы с Сергеичем лично-устно, ему понадобился вторичный, теперь уже письменный тест (!!!):

Поэтому ни о каком прощении Пушкина Николаем 8 сентября 1826 г. не может быть и речи: никакой тебе заграницы, посещай московских медиков сколько угодно, а можешь полечиться и в Нерчинске, насчёт появиться в Петербург-столице как если и дадим разрешение, так можем и забрать, а всё, что выйдет свежего из-под твоего пера, дальше пойдёт только с нашего одобрения.

Благонадёжная верноподданность поэта также осталась для империи под вопросом.

«Телега» с деревенскими побасёнками отставного генерала Пущина была не единственной причиной июльской спецмиссии сексота Бошняка. Ещё раньше, в мае 1826 г. сам Сергеич подал симпатично склёпанную челобитную императору – о необходимости курса лечения в Москве/Питере или за границей, к тому же подкрепив сию просительную цидулю соответственным врачебным свидетельством. Вот её текст (из Лемке):

В этом прошении Пушкиным попутно и с виду верноподданно заявлено про истинное раскаяние в легкомысленном афеистическом суждении, а заодно и про твёрдое намерение не противоречить своими мнениями общепринятому порядку.

Но ещё до челобитной была наверняка перлюстрируемая переписка Сергеича с друзьями-приятелями:

Из пушкинских фраз в переписке видно, что если и имеет литератор [Саша] какое в душе твёрдое намерение, так это договариваться с императором [Колей] по меньшей мере на равных: «готов условливаться с правительством», «Моё будущее поведение зависит от … обхождения со мною правительства…».

Интересно сравнить и «лояльную» формулировку для друзей – «не намерен безумно противоречить общепринятому порядку» – с формулировкой для Николаши: «твёрдо намерен не противоречить мнениями общепринятому порядку». И в первом-то случае зарезервирована опция «умно противоречить», и во втором до возможной перемены намерения пусть какой-нибудь Белкин свои всякие мнения топырит, лишь бы цензура пропустила.

Похоже, империя не сильно поверила политкорректным заверениям Сергеича, изложенным во всеподданнейшей просьбе подлечиться в столицах-заграницах, и отреагировала соответственно. Поначалу секретный агент с прикреплённым для возможного ареста поэта тюремщиком произвёл негласную проверку формальной благонадёжности просителя. Но типа повода арестовать Пушкина не нашлось, и  8-го сентября 1826 г. в Москве состоялась первичная гласная проверка – личная встреча литератора и императора в Чудовом монастыре.

Гнилая пушкинистика, что профессиональная, что не совсем, трактует предмет «литератор [Саша] и император [Коля]» по-гнилому, стандартно начиная с сентябрьского рандеву в Чудовом монастыре, со всех этих «моих Пушкиных» и «я говорил с умнейшим человеком России». По счастью, есть и такие пушкинисты, как Модзалевский и Лернер, которые распиливают тему по-честноку, упоминая предварительно проведённую в июле негласную агентурную проверку в отношении поэта (!), результаты которой ожидал специально прикомандированный на всякий случай фельдъегерь с бланковым арестным листом в кармане (!!).

Никак  не стыкуется Николашин «мой Пушкин» с ордером на арест поэта даже у туфто-пушкинистов, вот и приходится им умалчивать про эту операцию имперской охранки.

19-го июля 1826 года под видом ботаника был отправлен в Псковскую губернию с поклоном от графа Ланжерона, которого он в глаза не видел, секретный агент Бошняк:

Получивший инструкции, командировочные и арестный лист не где-нибудь, а в Канцелярии Дежурства его императорского величества, чуть ли не из рук Николаши (!!!), псевдо-ботаник с виду добросовестно отработал данное ему поручение, истратив где-то за неделю кругленькую сумму почти в 250 рублей.

Из его отчётного рапорта от 1 августа 1826 г. следует, что он собрал информацию о Сергеиче по меньшей мере из восьми источников, включая и такой экзотичный, как подмазанного «щедротами на пользу монастырскую» игумена Святогорского монастыря Иону.

Привет от графа Ланжерона Бошняк передавал отставному генералу Пущину, «телега» которого была формальной причиной командировки агента. Просидев в имении отставника целый день и выслушав все пущинские побасёнки, он таки заключил, что «собранные в доме Пущиных сведения основываемы были, большей частью, не на личном свидетельстве, а на рассказах, столь обыкновенных в деревнях и уездных городках«.

Судя по итоговому выводу агентского отчёта, ничего крамольного, тянущего на арест обнаружено не было:

И сдаётся мне, что неявно благорасположен был к Пушкину этот Бошняк. Это чувствуется по тому, как написан его рапорт, как приглажены потенциальные остро-неприятные для поэта углы. Походу Бошняк был человек светский, образованный, литератор, автор нескольких книг, и вполне мог читать «Руслана и Людмилу»  и понимать, кого ему поручили проверить и по надобности арестовать. Так что повезло Сергеичу с проверяющим, ей-ей!

ПС

«Поклон от графа Ланжерона» свидетельствует, кстати, что не просто по получении кляузы генерала Пущина был послан в псковские кущи агент Бошняк, а что его миссия некоторое время готовилась. Поскольку обеспечивалась прикрытием, так называемой легендированной подставой.

Всё-таки что-то из «методы» Сергеича стало известно имперской гэбухе.

Потому что из послепушкинских цензурных загогулин, подобных этой

или этой

, с хорошей вероятностью можно заключить, что с цензорами проводилась некая работа, инструктирование по поиску в цензурируемом тексте возможных зашифрованных тем или иным ключом мест.

Простые аудио-способы «эзопить» язык, типа «Родила царица в ночь … не ту дочь» уже не годились. Вот этот инфо-блок от Лемке не только наглядно показывает

что они отсекались жандармами на раз.

Эта инфа исключительно полезна ещё вот в каком отношении. Из неё, во-первых, ясно, что имперская гэбуха уже была в курсе подобных штучек (а Зимний дворец сгорел в конце 1837 года, т.е. после дуэльного дела Сергеича), а во-вторых, фраза Х_рыча о злобном повелении показывает, что повелителю ранее довелось, так сказать, претерпеть от чего-нибудь аналогичного.

Я полагаю, что походу Х_рыч исполнял приказ метавшего гром и молнии Николаши, в своё время уяснившего, что за «неведому зверушку» родила царица (на сей раз паспортная супруга Павла-1) и принявшего это на свой счёт.

Разумно поэтому предположить, что «неведома зверушка» с «Дипломно-рогоносной историографией» и была тем триггером, который перещёлкнул тумблер в черепе Николаши с бальных мазурок/посиделок в компании с НН на открытие «Охоты на поэта».

Произошло ли это после тёрки с Сергеичем 23 ноября 1836 года, или немного раньше-позже, особой рояли не играет.

А очередной Фок (Мордвинов там или Дубельт – какая разница?) впоследствии отписал в отчёте гэбухи за 1837 год, что Пушкин всегда был противником всякой власти, только в последние годы стал заметно осторожнее.

Как бы это объяснить,
Чтоб совсем не рассердить
Богомольной старой дуры,
Слишком чопорной цензуры?

Как быть? Помоги мне Бог!

+++

По цензуре пушкинских времён, про все эти оперативно выпущенные после восстания декабристов «чугунные» уставы 1826 и 1828 годов, а также про кульбиты тогдашней цензорской практики написано очень много. Посему из источающих материалов будут взяты лишь наиболее характерные по теме высказывания.

После следующих замечаний Лемке (с.с. ХII-ХIII)
<<<

«В 1826-1855 годах мало заметное революционное начало сосредоточивалось исключительно в литературе, бывшей единственным орудием борьбы общества с деспотизмом власти. Власть разумеется, отвечала цензурой… …самая настоящая борьба, и при том всегда с непосредственным участием самого Николая I-го,… велась, собственно, не в министерстве народного просвещения, а в застенке «Третьего Отделения».

>>>,

становится понятно, почему Х_рыч хотел упразднить русскую литературу. Сплошной вред от неё и пользы никакой – одно беспокойство усердному служаке!

А эти фразы Фока из всеподданнейшего отчёта 3-го Отделения за 1830 г.

<<<

Высшие слои общества у нас чужды национальной литературе, но весь средний класс, молодёжь, военные, даже купцы, все принимают близко к сердцу её преуспеяния, все писатели имеют своих многочисленных сторонников, которые взирают на них, как на оракулов общественного мнения, повторяют их рассуждения и усваивают их мировоззрение. …

Кумиром той партии [либералов - idohturov] является Пушкин, революционные стихи которого, как «Кинжал» (Занда), «Ода на вольность» и т.д и т.д., переписываются и раздаются направо и налево. >>>

объясняют, почему и для «голубчика» Дубельта стихи Сергеича были дрянью.

Распедаливая за цензуру, козырнее некуда продемонстрировал своё отношение к литературе заменивший сыгравшего в ящик Х_рыча Орлов:

И вот в эту столь любезную к словесности контору Пушкин отдавал свои творения на  цензурную проверку!

Хотя приводимый ниже инфо-блок от Гершензона заявляет о двойной цензуре в отношении  поэта:

, на самом деле она была тройная – помимо обычных цензоров министерства просвещения, жандармских боссов и их экспертной обслуги (это прежде всего Фаддей Булгарин) был ещё наученный «Гавриилиадой» Николай.

Потому-то, дабы преодолеть эту многоступенчатую враждебность и всё-таки донести до пытливого читателя свою мысль, и пришлось Сергеичу применять особую «методу», «коптить»язык:

«Родила царица в ночь … не ту дочь, … неведому зверушку!»

К примеру, не ту, не светленькую, а темноволосую дочку родила блондинка царица Елизавета Алексеевна, будучи замужем за блондином же Александром-1. И если бы она родила от мужа, то родившаяся «зверушка» была бы ведомо от кого!

Воистину, пушкинская сказка – ложь, да в ней намёк!

«усердие…дОлжно предпочесть просвещению» (А.Х_рыч Бенкендорф)

В теме заботы о просвещении народа Х_рыч вторил чётко в унисон главному запевале Росимперии,  указной рескрипт которого от 1827 г. в адрес просветительного министерства гласил буквально следующее:

Вот как растолковывал шеф Николаевской гэбухи эту образовательную политику своими словами:

Действительно, просвещённый народ, получивший как общие сведения о мироустройстве, так и специфические знания (к примеру) в области управления, быстро бы разобрался, где достойное, подобающее Х_рычу место – точно так же, как разобрался в этом Сергеич. И рулил бы усердный Х_рыч не головной имперской охранительной конторой в Питере, а канализацией в каком-нибудь захолустье:

[А заведовал бы этой трущобой Николаша. Ну, если продолжать эту реконструкцию по тогдашнему имперскому ранжиру. - idohturov]

Сентенции в письме Х_рыча Пушкину «примерное служение, усердие… дОлжно предпочесть просвещению неопытному, безнравственному и  бесполезному» внимание будет уделено несколько далее, на то есть особая причина помимо того, что это типа трансляция слов его величества.

Было у Х_рыча чтось и непосредственно про Сергеича: «Он всё-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его письмо и речи, то это будет выгодно«. Из этой фразы, высказанной ещё до битв «Маврушки» с «Парашей», следует с очевидностью то, что управляющий директор имперской гэбухи Фок, оценивая связанные с поэтом риски конторы, был посообразительнее своего шефа.

Что ещё есть любопытного по теме? В самом конце 1837 года просветительный министр Уваров, совершив почти невозможное, выхлопотал у Николаши учреждение нового литературного журнала «Москвитянин» (издатель М.П.Погодин). Это был последний журнал в Москве, разрешённый при Николае-1. И вот вздумалось Погодину напечатать письма к нему Пушкина. Недремлющее «голубое» око усекло публикацию, и Х_рыч накатал Уварову по этому поводу следующее:

Я полагаю, что эта метаморфоза во мнении Х_рыча от «порядочного шалопая» до «настоящих качеств г.Пушкина» была обусловлена «Охотой на поэта».

Х_рыч – это не персонно-портретная характеристика, это сокращение от «Христофорыч», паспортного отчества прибалтийского немца по имени Konstantin Alexander Karl Wilhelm Christoph von Benckendorf, волею судеб возглавлявшего Николаевскую гэбуху с момента её учреждения в 1826 г.

Не только эполеты-аксельбанты и прочие цацки-побрякушки получал Х_рыч от Николаши за верноподданную службу. К примеру, после расправы с декабристами до комплекта к сенаторской лычке ему перепало Бессарабской землицы кусок в двадцать с гаком тысяч десятин. В 1831 г. в Прибалтике на зарплату шефа гэбухи и доходы от императорских щедрот был построен с гербовым флагом на главной башне фамильный замок Х_рыча Фалль, где в коллекции живописи поместились в том числе и подаренные самим его величеством картины итальянских мастеров. И прочая, и прочая, и прочая в награду за тяжкие труды и угодливую преданность.

По ходу пьесы этого беспорочного усердия Х_рыч забурел

и местами вельми конкретно:

Был ли Х_рыч очень умным человеком? Обороты его речи в переписке (хотя бы с Жуковским – цитаты приведены в предыдущей заметке) цицеронову глубину или лаконичность не демонстрируют. Тем не менее, ему хватало ума назначать дельных помощников – Фока, а после него Дубельта.

А пока «чоткие» замы двигали повседневную жандармскую рутину, Х_рыч посреди обременительных забот по охране империи не только по мере сил оттягивался (Дубельт не отставал):

но и находил время распедаливать за литературу с просвещением (об этом далее) и даже за социологию, как вот тут:

или за имперскую юриспруденцию, как в беседе с Дельвигом: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться».

Казалось бы, служи себе и в ус не дуй, но недолго фалльская скрипочка играла – неусыпные во имперское благо хлопоты с бабами таки довели Х_рыча до цугундера:

и возвращаясь морем из Карлсбада в Россию в 1844 г., он склеил ласты прямо на пароходе.

Поздно было пить карлсбадский «боржоми».

Никто, кроме него! (почти по-десантурски)

Таки похоже, что именно Дубельт отвечал за исполнение «Охоты на поэта» и держал под своим контролем все нити этого дела. Почему? Потому что ни много ни мало ему, генералу (!), управляющему директору имперской гэбухи (!!), было поручено лично (!!!) переворошить всё, имеющееся в квартире Сергеича. Умноголовый Дубельт наверняка был в курсе всех чувствительных для темы контактов, деталей, фамилий и поэтому распедалил бы проверку наилучшим «келейным» образом, а заодно и без увеличения круга посвящённых в дело лиц.

Впрочем, поначалу разобрать бумаги Пушкина (и «всё предосудительное сжечь») Николаша впопыхах благословил только Жуковскому:

Перемена же ситуации состояла в том, что по некотором рассуждении имперцы сочли, что на одного лишь «побеждённого учителя» в таком важном деле – чтобы у «победителя-ученика» «ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность коего должна быть обращена на все возможные предметы» – положиться нельзя. [Кроме того, с очевидностью до разбора бумаг должен быть произведён их поиск, т.е. так или иначе тщательный обыск квартиры Пушкина, и в первую очередь библиотеки, - мало ли какой листок с крамольной эпиграммой завалялся на полке между книгами или в страницах "поганого" Вольтера! - idohturov].

Бенкендорф думал было учинить фильтрацию пушкинского наследия в своём кабинете, дабы «дать некоторую благовидность, что бумаги рассматриваются в таком месте, где и нечаянная утрата оных не может быть предполагаема«. Но Жуковский обиделся таким оборотом ситуации (царь пожаловал, а псарь откатывает) и стал канючить:

Вся эта около-разборная тёрка-переписка докладывалась Николаю, и в результате было решено, чтобы недрёманное око Дубельта бдело над бумагами Сергеича у Жуковского.

Око самого «центрового» жандармского начальника самолично и безвылазно бдело над архивом поэта чуть ли не месяц. Ничего более важного для имперской безопасности на тот момент не было.

Бенкендорфского в этой заметке будет мало, а всё больше про деньги, и Сергеича в том числе. Конкретно, моё любопытство привлекло сообщение от Лемке (этот инфо-блок со с.123 выделен красной рамкой в «Дубельт-раз») о покупке Дубельтом 300 душ за 60000 рублей.

На первый взгляд, эта скупая информация немного что даёт. Однако, если применить к ней общефинансовые соображения и присовокупить ещё пару фактов, то можно получить весьма полезные для темы выводы.

Общефинансовое правило гласит: Цена актива = Ежегодный доход с актива / Годовая ставка процента. Тогдашняя ставка депозита была типа 4% , а какова была ставка кредита – мне неведомо, но всяко она должна быть больше депозитной. Поэтому для оценки ставки в знаменателе правила вполне можно принять величину в 5% годовых.

Тогда из инфы про Дубельта получается, что одна «боевая» душа давала помещику доход где-то 10 рублей в год.

С другой стороны, известна зарплата Сергеича, причитавшаяся ему по чину как коллежскому асессору [а может, и как титулярному советнику, разница для оценок несущественная. - idohturov]. Это была сумма 800 рублей в год (попадалось, впрочем, и 700).

Следовательно, чтобы худо-бедно сводить концы с концами (сливочное масло стоило тогда 1 рубль за кило) на уровне низших служащих чинов и не служить, барину надо было иметь хотя бы 80 «доходных» крепостных.

Чтобы мало-мальски прилично распедалить свадебно-медовые процедуры, Сергеич заложил 200 кистенёвских душ за вроде 38 000 рублей. Этой инфой (и соответственным 5%-дисконтом) подтверждается цена 200 рублей за душу, уплаченная Дубельтом.

+++

А вот чего ради Николаша платил Пушкину 5000 в год вместо причитающихся по чину 800? За здорово живёшь?

Фраза Сергеича на эту тему общеизвестна, к примеру, она есть  у Павлуши-гнилуши Щёголева:

(«Так как он женат и небогат, надо обиходить его кастрюлю«)

Легко видеть, что Николаша положил Сергеичу 5000, так как «он женат», поскольку небогатыми и тогда были практически все низкоранговые служащие.

Следовательно, 4200 рублей в год от императора фактически получала НН. За что? А за что симпотные «мальвины» получают монетки от богатеньких «буратин»? Например, за красивые глаза.

«…никому-то не нужен ваш Пушкин…» (Л.Дубельт)

В начальственном жандармском кресле Леонтий Дубельт просидел более двадцати лет, заметно долее других  руководящих «голубчиков». И скорее всего именно он, а не Бенкендорф (который был шеф де-юре), де-факто отвечал за организационную сторону «Охоты на поэта».

Один из принципов работы имперской госбезопасности, которым отмечено дуэльное дело Пушкина, Дубельт озвучил в разговоре с Герценом:

Эту методу, который можно сформулировать фольклорно как «шито-крыто, Бобик сдох», изобрёл не Дубельт. Она была применена после восстания декабристов, когда Николай запретил любые упоминания о нём где бы то ни было, а жандармские Церберы чутко следили за исполнением приказа императора. (Следствием этого было, к примеру, то, что для потомков сохранился единственный рисунок очевидца восстания – акварель Кольмана. Но таки провёл имперскую публику Сергеич в декабристской теме! Щёлкнув тройной цензуре по тупым лбам и «Пиковой дамой», и «Медным всадником»).

Эта же метода была использована и в дуэльном деле Пушкина. Об этом есть даже у ранееупомянутого Павлуши-гнилуши Щёголева:

И опять оказалось, что приказание замолчать дуэльное дело Пушкина исходило от императора (!):

И вот посреди всего этого похоронного молчания насчёт дуэли заливистым петушком  кукарекал в теме единственно князь ПедрА Вяземский! По своей самоличной, в условиях  тотальной перлюстрации писем,  воле?  Блажен, кто верует!

ПС

Да, не нужен был бенкендорфам Пушкин! Не нужны имперцам свободолюбивые гении вольного слова.

А вот дочь Сергеича по паспорту Наталья оказалась нужна Дубельтам настолько, что вышла замуж за младшего сына Дубельта Михаила!

[Про то, что на самом деле отцом Натальи был Николай-1, достаточно обоснованно изложено у ранееупомянутого Костина А.Г. - idohturov]

«…отличался необыкновенным умением нежно, с ангельской кротостью и родительским попечением посадить человека на кол» (Лемке, с.125)

37-летний полковник Леонтий Дубельт надел голубой мундир жандарма в 1830 г. после двух лет отставки, в буквальном смысле помчавшись «на ловлю счастья и чинов». Прежнее место службы – пехотный полк – не сулило никаких перспектив. Тем более что тогдашний начальник-генерал считал, что не пятерых декабристов надо было повесить, а всех, и причастных заодно, и что и крикун-Дубельт вполне мог где-нибудь там сбоку покачиваться.

Ёжику понятно, что на новой службе б.у.полковник был намерен вылезти из кожи вон и вывернуться наизнанку, дабы были довольны вышестоящие чины. И он настолько пришёлся ко двору имперской гэбухе и её шефу, что достиг позиции начальника штаба корпуса уже в 1835 г.

Известен эпизод, когда Бенкендорф защитил своего любимца перед самим императором (Лемке, с.123):

[Да, кстати, а был ли мальчик-то? Сиречь, был ли Дубельт честен? Если и да, то честность его была специфического свойства. Один французский журнал писал, что весы Дубельтовской Фемиды всегда честно перевешивают в сторону, где больше денег, и что из годового жалования в 30000 он  ухитряется выкраивать по такой же сумме двум сыновьям и впридачу ещё 50000 молодой актрисе!

Пусть французы преувеличили на порядок. Что тогда? А тогда то, что любовница имела с Дубельта столько же, сколько платил Николаша Пушкину. Это раз. Но всяко Дубельт был для Николаши не менее чем в 6 раз ценнее Сергеича. Это два. Такие вот они - приоритеты имперской России! - idohturov]

Дубельт стал по выражению современников не только «правой рукой», но и «головой» Бенкендорфа. По факту он заменил Фока и недалеко ушёл от него в оценке персоны и творчества Сергеича. Вот что Дубельт отписал издателю «Отечественных Записок» А.А.Краевскому в 1839 г. в связи с опубликованием там неизвестного пушкинского наследия (эта цитата общеизвестна):

«Что это, голубчик, вы затеяли, к чему у вас потянулся ряд неизданных сочинений Пушкина? Э, эх, голубчик, никому-то не нужен ваш Пушкин… Довольно этой дряни сочинений-то вашего Пушкина при жизни его напечатано, чтобы продолжать еще и по смерти его отыскивать «неизданные» его творения да и печатать их! Нехорошо, любезнейший Андрей Александрович, нехорошо».

Я полагаю, что всем, у кого хоть мал-мала в черепушке чтось путного шевелится, понятно, что после подобной заявы Дубельта культурно просвещаться у него нечему. И поэтому, вообще-то, какая разница, что там этот жандармский генерыл про литературу генерил?

Но таки что-то сгенерил. И про литературу, и про просвещение народа. Немного, но вполне сойдёт для дуболомной публики типа деревянных солдат Урфина Джюса. Что же именно? А то, что ни то, ни другое не нужно:

А вот эта фраза Дубельта – «В моих понятиях царь есть отец, подданные – его дети, а дети никогда не должны рассуждать о свох родителях» (Лемке, с.124) – наглядно показывает, что сей персонаж – классический имперский винтик, пусть и умноголовый, вся цель существования которого – угодить вышестоящей отвёртке.

Из указанной в предыдущем «Начале» публики первым, кто стал активно гадить Сергеичу в карму, был Фок. Фон Фок. Наверняка такой же Максим Яковлевич, как Жорж Дантес – Егор Георгиевич:

Фон Фок, давний и заслуженный полицейский чин  (заведовал Особенной канцелярией в двух полицай-министерствах),  и в новой гэбушной структуре  – 3-ем Отделении – стал директором. Он был, похоже, самый крутой тогдашний спец по полицейской работе, в том числе агентурной, и конкретный мозг. Именно Фок, пока не помер, самолично писал представляемые под светлы очи Николаши всеподданнейшие отчёты 3-го Отделения.

Что думал Фок за просвещение, мне в источающих материалах обнаружить не довелось, а вот в отчёте 3-го отделения за 1829 год он так прошёлся по литераторам (и литературе соответственно):

С ВИП-клиентом конторы – Сергеичем – Фок на словах был вежливым паинькой, а во внутренней жандармской преписке фон выступал по его адресу без какой-либо маски учтивости:

«… Этот господин известен всем за  мудрствователя,  в полном смысле этого слова, который проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как и к добродетелям, наконец, — деятельное стремление к тому, чтобы доставлять себя житейские наслаждения ценою всего самого священного. Это честолюбец, пожираемый жаждою вожделений и, как примечают, имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить при первом удобном случае…» (Модзалевский, с.99).

Поэтому слова Пушкина «На днях скончался в П. Б. фон-Фок, начальник 3 отделения государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное«, написанные им после кончины Фока в 1831 г., я бы прочёл с учётом «методы от Сергеича», в данном случае от обратного.

Сергеич стал VIP-клиентом имперских полицейских органов ещё по молодости. Об этом говорится, к примеру, у ранееупомянутого Б.Модзалевского (сс.68-69):

«Под «недреманное око» полицейского надзора Пушкин попал, по всей вероятности, тотчас же по выпуске из Лицея, вернее, — по приезде своем, осенью 1817 г., в Петербург из Михайловского…

Участие тайной полиции (в частности, агента Фогеля) в деле о высылке Пушкина на юг в мае 1820 г. уже давно известно из рассказа поэта-декабриста Ф. Н. Глинки*…»

В тогдашних донесениях-отчётах-записках полиции, читаемых не только верхним начальством, но и его величеством, имелись не только  сведения о конкретных поступках, контактах и стихах Сергеича, но и высказывания о его персоне, а также сентенции на общие темы как словесности, так и просвещения.

Именно это последнее и представляет особый интерес, потому что из этих утверждений можно наметить стереотипы восприятия Пушкина имперскими рулилами, попытаться понять те их оценки его личности и творчества, которые и сыграли в итоге свою роль в открытии «Охоты на Поэта».

Поэтому некоторое время далее будет уделено тому, как относились Николай I и его основные жандарм-подручные, а именно Бенкендорф, Фок и Дубельт, как в общем в к просвещению и словесности, так и конкретно к Пушкину.

По счастью, материала по этим аспектам темы  в вышеперечисленных источниках имеется достаточно.

Последующий цикл заметок «Охоты на поэта» мог быть озаглавлен «Госбезопасность и Поэт». «Росимперская литература и гэбуха» было бы слишком широко. Персонификация же тогдашней империи в фигурах главного по имперской безопасности Бенкендорфа и его подручных является логичной, потому что вовсе не с Гришей Строгановым или Парашей-Николашей приходилось походу иметь дело Пушкину-Маврушкину, а именно с верхушкой тогдашней жандармерии. Сколько писем Сергеича адресовано Бенкендорфу? 58 вроде? Так целую книгу из их корреспонденции составить можно!

Тема взаимоотношений Поэта и империи не только рассматривалась с давних пор, но и с тех же пор цензурировалась. Всё же в качестве начальной для ознакомления может быть взята уже более чем столетняя, хоть и сравнительно гладкая книга Лемке М. К. «Николаевские жандармы и литература 1826—1855 г. СПб., 1908″ (далее – Лемке), в которой есть глава, названная ни много, ни мало как «Муки великого поэта«. Из похожего и столь же старенького материала полезная инфа имеется у Гершензона М. в его от 1910 года «Эпохе Николая I» в версии 2001 г. «Николай I и его эпоха» от «Захаров.Москва.2001″. [Эту книгу для просветления ума надо бы пролистать всем типа монархистам, камлающим по православным лавочкам за очередного царя-батюшку - idohturov].

Кое-что можно и должно почерпнуть и из современного – отдельные блоки любопытной нформации имеются, к примеру, у Шевченко М.М. «Конец одного величия. Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ«, М., «Три квадрата», 2003, а также у Бибикова Г. в его «А.Х.Бенкендорф и политика императора Николая I«, М., «Три квадрата», 2009.

Казалось бы, не в бровь, а в глаз теме должна бить книга Чукарева А.Г. «Тайная полиция России 1825-1855 гг.» М.;Жуковский: Кучково поле, 2005, особенно с параграфом «Противостояние прогрессивной журналистике и литературе» в главе, посвящённой пушкинскому времени. Однако, после попавшегося в самом начале (пусть и косвенной цитатой из какого-то Миронова) такого утверждения

стало понятно, что «мебеля» будут здесь те же, что и в «проф-пушкинистике», сиречь, «Гей, славяне» вяземского фасону, и, по выражению турецко-подданного О.Бендера из «Золотого телёнка», «тут много не возьмёшь«. И действительно! – в «перспективном» для инфы по Сергеичу параграфе были выставлены (по преимуществу в пересказе) цитаты от Шильдера-…-Франка-Лотмана, заключённые следующей, таки вероятно собственной мыслью автора: «…Пушкин был наиболее выдающимся, но отнюдь не единственным писателем, с которыми общались и которых преследовали Бенкендорф и другие руководителм третьего отделения«. Значит, писателем, по Чукарёву ежели, был Пушкин…

По счастью, не только чукарёвыми и Ко живы интересанты дуэльного дела Серегича. Очень ценными для понимания реалий в теме «Пушкин и бенкендорфы» оказались следующие источники:

1.Лернер Н.О. После ссылки в Москве // Пушкин А. С. Соч. / Под ред.
С. А. Венгерова. СПб., 1909. Т. 3. С. 335; (далее – Лернер);

2.Модзалевский Б.Л. «Пушкин под тайным надзором» 1918 //ПУШКИН И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
Избранные труды (1898—1928) / Санкт-Петербург «Искусство—СПБ»; (далее – Модзалевский);

и (самый, имхо, «писк» именно для «Охоты на поэта»!)

3.А.Глассе. Дуэль и смерть Пушкина по материалам архива вюртембергского посольства. //ВРЕМЕННИК ПУШКИНСКОЙ КОМИССИИ 1977 / ЛЕНИНГРАД «НАУКА» Ленинградское отделение 1980 (далее – Глассе).

ПС

1.Будут, впрочем, и отдельные блоки информации из «разовых» источников.

2.Само собой, в ходе пьесы вполне возможно всплытие чего-нибудь интересно-полезного  из глубин затрагивающего персону Сергеича океана публикаций.

Дальнейшие заметки по «Охоте на поэта» так или иначе будут касаться отношений Сергеича с Николашей и/или его «голубыми» присными.

По счастью, среди горы перелопаченного материала обнаружились не только  исключительно ценные для рассматриваемой темы дополнительные сведения.

Большое удивление вызвало, к примеру, следующее утверждение пушкиниста Благого Д., высказанное им ещё во времена исторического материализма («Душа в заветной лире», второе издание от 1979 г.):

[Вообще, Благому Д. надо высказать СПАСИБО за его редакцию (совместно с Петровым С.) Полного Собрания Сочинений Сергеича ("Правда", 1954), за те комментарии, которыми его команда снабдила это издание. Именно благодаря им и начались, в частности, раскопки "Домика в Коломне". На фотографии с картами Германна-Чекалинского из "Пиковой Дамы" - том из этого ПСС. - idohturov]

ПС

К сожалению, практически все имеющиеся публикации по теме шли без распознавания текста, поэтому никаких претензий на полноту их просеивания не имеется.