Поначалу будут одни вопросы. Элементарные, как очередное распедаливание умновастого скрипача Шерлока Холмса недотёпистому доктору Ватсону, и не совсем:
0.Когда на самом деле был дан ноябрьский 1836 года вызов Дантесу: 4-го, 5-го или 2-го?
1.Почему в ноябре-1836 Геккерн боится дуэли как огня, разбиваясь в лепёшку в стараниях её сначала отсрочить, а потом и вовсе закрыть тему, а в январе-1837 настаивает на ней как можно скорее?
2.Полагал ли Сергеич дуэлить в ноябре-1836 непременно?
3.Чего ради было жениться не только в целом перспективному по матримональной части во всех отношениях молодцу (модный кавалер, иностранец-француз, гвардеец-офицер, не дурен во всех отношениях – видом, телом, умом, блестящий балерун и птица-говорун), но и бедняку Дантесу на невзрачной великовозрастной фактически бесприданнице?
4.Письмо Пушкина от 26.01.1837 г. Гекккерну было вовсе не вызовом, а требованием отстать. В противном случае Сергеич обещал голландскому послу обнародовать некий компромат: «…обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему имел и возможность и намерение». Что это за возможность? Что же конкретно было у Пушкина на Геккерна?
5.Ожидал ли Сергеич дуэли после письма от 26.01.1837 г.?
6.Почему, если вызов Пушкину идёт от Геккерна, на дуэль выставлен Дантес?
7.Почему Сергеич идёт на дуэль с Дантесом, а не требует к барьеру именно Геккерна или не выставляет симметрично вместо себя другого?
+++
При всех возможных копаниях кого бы то ни было в перипетиях судьбы Сергеича, эти вопросы должны быть на уму раскопщика, а не какая-то мелочь, типа 2-х главных вопросов Петракова.
С очевидностью не имеет смысла искать ответы в опусах от витринной «профессиональной пушкинистики». Почему? Потому что даже крутая по «неделитантской» мерке исследовательница С.Абрамович профукала в «Дипломе рогоносца» царственную тему (а сделано это намеренно или нет, какая истине разница?):
Если «ведов» ты взлистнёшь,
Ничего там не возьмёшь,
Ничего ты с них не слупишь:
Пустословие найдёшь
Или в Вяземского вступишь.
Но толика пользы таки есть с этих плезирных цензуре непомнящих «пушкиноведов». Об этом будет далее, с конкретными примерами.
Изложенного про эту Вяземскую Гниду с лихвой хватает, чтобы понять, что:
1.Историку М.М.Сафонову должно было убрать знак вопроса из своей статьи.
2.Вся информационная продукция, не важно на русском или французском языках, от бренда «ПЁТР АНДРЕЕВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ» должна быть помещена в пыль архивов с биркой «ГНИЛЬЁ ОТ БЛ.ДСКОЙ ГНИДЫ».
3.Если кому и будет интересно, что представлял собой Вяземский,
то достаточно открыть «Капитанскую дочку» Пушкина и посмотреть на Швабрина.
ПС
Хотя, по-крупному ежели, роль этой Гниды в деле Пушкина понятна, отдельные детали «дружеского» участия князя Педры в судьбе Сергеича будут более подробно оговорены в дальнейшем.
На воре шапка горит. (Пословица)
Как конкретно заметал следы своего участия в деле Пушкина и заодно зарабатывал имперскую пайку князь ПедрА? А так, что из предпринятых Вяземским после роковой дуэли номеров можно составить целую программу цирка. Бл.дского.
1.Клоунада #1.
Князь ПедрА типа проспал дуэль:
[Из ранееупомянутого Сафонова]
<<< В 1900 г., когда ни князя, ни княгини не было в живых, Бартенев обнародовал, что в 1875 г. в Хомбурге В. Ф. Вяземская рассказала ему любопытнейшую историю: «…вечером 26 января 1837 года в отсутствие князя пришел к ней на минуту Пушкин и сказал ей, что будет драться с Дантесом. У княгини сидели B. А. Перовский и М. Ю. Виельгорский. Втроем они долго совещались, как быть, и до глубокой ночи ждали возвращения князя Петра Андреевича, который засиделся у Карамзиных и на другое утро встал очень поздно». Итак, Вяземский «проспал» беду из-за Карамзиных. Однако у них Вяземский засидеться не мог, потому что Карамзины были на балу у Разумовских, да и сам князь находился там же. Как неловко княгиня пыталась объяснить, почему Вяземские не попытались предотвратить дуэль! >>>
Сергеичу идти под пулю, а его пребывающему в курсе «близкому дальше некуда другу» после бала так спатеньки хочется, аж мочи нет, вот всё и проспал!
2.Клоунада #2.
Князь ПедрА единственный (!) прилюдно ломает комедию во время похоронных процедур:
[Из ранееупомянутого Голлера]
<<< Однако, когда Пушкина не стало… Он, как свойственно российским интеллигентам (может, и другим, но мы про то не знаем), начал корить себя. Рвать на себе одежды, посыпать голову пеплом. Валялся в обмороке на паперти церкви, где шло отпевание, что было, право, несколько театрально – и не только по нашим, отнюдь не сентиментальным временам, но и по древним – пушкинским. >>>
Голлер несколько неточен – князь ПедрА не обморочивался и вполне мог передвигаться: «… на пути процессии лежал, громко рыдая, большого роста князь Вяземский. Его попросили встать и посторониться». (То ли из Вересаева, то ли из Бартенева).
3.Номер с разоблачением.
Внешне чисто, ни с того, ни с сего Вяземский оказался единственным (!), кто «взял на себя задачу рассказать о причинах и предпосылках трагической январской дуэли» и рассылал по белу светушку свои филькины грамоты как тот Одесский розыск телеграммы о критическом моменте (приведённая цитата – шерсти клок от Абрамович С. с её «Письмами П.А.Вяземского о гибели Пушкина». Будет ещё чутка «шерсти» – хучь какая да польза от «неделитантского проф-пушкиноведения»!).
Но белый свет быстро разоблачил гнильё в этих вяземских грамотках:
[Из вышеупомянутой Абрамович]
<<<
«Огромные усилия», приложенные Вяземским, чтобы представить поэта лояльным верноподданным и благочестивым христианином, были очевидны для всех, кто хорошо знал Пушкина. Н. И. Кривцов прямо написал об этом Вяземскому в Петербург: «Как не стыдно тебе <…> прислать мне копию с классико-академико-чопорного описания смерти Пушкина, статьи по чести достойной лишь князя Шаликова для „Московских ведомостей“. Евгений Баратынский <…> сказывал, что ты написал другое к Давыдову, достойное и тебя и покойного; но копии с того видно ты разослал по умным людям, а нас отпотчевал булгаковским блюдом».
>>>
Итак, имеем, что даже крутая исследовательница Абрамович, и та смекнула, что князь Педра чего-то ради оставил в стороне подаваемое на балах мороженое и принялся усердно рисовать во многих экземплярах портрет Сергеича таким, каким он никогда не был, но колористика которого по кайфу императору Николаше. Что бы могло сподвигнуть Гнидопедру на именно такие «огромные усилия»? Разумный ответ очевиден – Вяземский действовал согласно чужой про-имперской воле. Например, по совету (сиречь, приказу) шефа госбезопасности Бенкендорфа.
4.Фокус с появлением ниоткуда.
Как конкретно живописал князь ПедрА свою картину маслом, где умирающий Пушкин якобы в просветлении ума пред вечным на прощание типа целует жопу Николая и присягает уваровской формуле «Православие.Самодержавие.Народность», можно увидеть у той же Абрамович. Не сблевните только от «Священник говорил мне после со слезами на глазах о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианский» или от «„Скажите государю, — говорил Пушкин Арендту, — что жалею о потере жизни, потому что не могу изъявить ему мою благодарность, что я был бы весь его!“ (эти слова слышаны мною и врезались в память и сердце по чувству, с коим они были произнесены)».
Однако, сама же мадам Абрамович и обламывает весь пафос князя Педры: «Несколько слов, отрывисто произнесенных умирающим в те минуты, когда он от слабости почти не мог говорить, под пером Вяземского превратились в торжественное предсмертное заявление о преданности царю. Чтобы усилить впечатление, Вяземский пишет, что слова Пушкина врезались в его память «по чувству, с коим они были произнесены». Но слышать то, что сказал Пушкин, Вяземский не мог. Его в этот момент в кабинете не было …«
Кстати, как этот облом вяжется с заявленной С.Абрамович исторической ценностью писулек князя Педры?
5.Номер в духе верноподданности.
Сам же Вяземский в этих письмах целует императорскую задницу аж со перезвонами: «Государь был тут велик и прекрасен, в особенности когда он <…> выражал свою волю сам, а не через посредников, которые искажали и обессмысливали его намерения».
6.Переобувание в прыжке.
Зря Стелла Абрамович [вслед за Казанским] темнила – создавала впечатления про какие-то там в начале февраля-1837 прозрения князя Педры [перед якобы "умным" письмом к Давыдову]: «Создается впечатление, что за истекшие дни для самого Вяземского многое прояснилось и он стал отчетливее понимать мотивы поведения Пушкина и других действующих лиц», «Создается впечатление, что буквально в эти дни и часы Вяземскому и другим друзьям поэта открылись какие-то неизвестные раньше обстоятельства«. (Кстати, проф-мадам, причём здесь другие друзья поэта, если письма только Вяземского?).
Эта впечатлительная темнота рассеивается несложно – ГнидоПедре поступили соответственные направляющие перо князя указания жандармского начальства. Вот и всё «открытие» – просто очередной номер в программе бл.дского вяземского цирка, а именно переобувание в прыжке (у Абрамович это названо «переориентацией» [спасибо, поржал! - idohturov]), не более.
7.Эксклюзив для императора.
А вот совместное письмо Вяземских (!) в Рим (!!) брату императора Михаилу (!!!) с приложением пакета документов, включая «Диплом» (!!!!), фактически явлется отчётом о проделанной работе, рапортом имперского винтика управленческой верхушке: де-мол, сгодится ли такая стряпня, или ещё какого самодержавного сиропу с православным елем подлить да народственным квасом разбавить?
Сгодилось, судя по посыпавшимся на Гнидопедру имперским наградам !
8.Show must go on!
Сразу по завершении программы «Пушкин» репертуар б.в. цирка стал пополняться новыми номерами, хоть и похожего, впрочем, содержания:
[Из ранееупомянутого Ласкина]
<<< В декабре 1837 года Вяземский пишет очерк на французском языке о пожаре Зимнего дворца — это восторженный панегирик Николаю I по поводу его общения с народом на площади перед дворцом. >>>
9.Современные номера.
Цирковая программа б.в. цирка пополнялась и в 20-м, и в 21-м (!) веках. К примеру, это опусы типа книжки «П.А.Вяземский.Эстетика и литературная критика. Москва, Искусство, 1984″ или недавнего (от 2004 г.) экземплярчика из серии «Жизнь замечательных людей» [спасибо, поржал! - idohturov]:
Впрочем, я ни билеты на какие гастроли этого бл.дского цирка «Вяземский», ни связанные с ними мемуары или распедаливания не куплю. Мне хватило номеров тогдашней программы «Пушкин».
Каким ты был, таким остался… (Из совковой песни)
Никогда князь ПедрА не был другом Пушкина.
Об этом красноречиво свидетельствуют его записки, об отдельных пассажах в которых умалчивают (или от очевидной тупости, или от неочевидной подлости) непомнящие «профессиональные пушкиноведы».
Вот образчик распедаливаний Гнидопедры Андреевны в отношении пушкинского творчества (цитируется по «Д.П.Ивинский Князь П.А.Вяземский и А.С.Пушкин — М.: Филология, 1994″.):
<<<
«Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или лучше сказать презираем вас, потому что в России поэту, как Вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные Вашим. — Мне так уж надоели эти Географические фанфаронады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая России Федора, а нравственная дура. [...] После этих стихов не понимаю, почему Пушкину не воспевать Орлова за победы его Старорусские, Нессельроде за подписание мира. Когда решишься быть поэтом событий, а не соображений, то нечего робеть и жеманиться, как непроебенная блядь. Пой, да и только.» (Записные книжки, с. 215; РГАЛИ.Ф.195. Оп.1. Ед.хр. 1111. Л.38 об.). >>>
Вот ещё из С.Ласкина «Вокруг дуэли»:
<<<
«В 1822 году Вяземский совестит молодого Пушкина за его восторг перед подвигами Ермолова и Котляревского. «Гимны поэта, — писал он А. И. Тургеневу по поводу „Кавказского пленника“, — не должны быть славословием резни».
В 1860 году Вяземский пишет оду фельдмаршалу А. И. Барятинскому, покорителю Кавказа, восторженный панегирик, полный имперского самодовольства: «Вас избрал Царь — и глаз державный вождя по сердцу угадал. Ему в ответ, Ваш подвиг славный Его доверье оправдал. Ура Царю! Ура! три раза. Ура! младый фельдмаршал, Вам! Ура! Вам, ратникам Кавказа, Вам, древних дней богатырям». >>>
Вот что вещала Гнидопедра о «Современнике» (из вышеуказанного Ивинского):
<<<
«Пушкин [...] на веку своем, — читаем в статье Вяземского “Взгляд на“Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина”, — написал несколько острых и бойких журнальных статей; но журнальное дело не было его делом. Он не имел ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту. [...] Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. … Таким образом он ошибся и в литературном отношении. Пушкин тогда не был уж повелителем и кумиром двадцатых годов. По мере созревания и усиливающейся мужественности таланта своего он соразмерно утрачивал чары, коими опаивал молодые поколения и нашу бессознательную и слабоголовую критику». >>>
Оттуда же про историческую прозу Сергеича:
<<<
«Показательна двойственность оценок Вяземским пушкинских исторических сочинений. Воздавая должное точности и объективности Пушкина в «Истории Пугачева» и «Истории Петра Великого», Вяземский отмечал, что Пушкин «почти не вникнул» в историю события», «в глубь его» (Вяземский-1984, с. 327)». >>>
А примечание 108 из ранее упоминавшегося М.М.Сафонова «Кровь Пушкина и на семействе Вяземских?» (Петербургский исторический журнал № 3 (2019)) ясно показывает всё «прое.ённое бл.дство» этой ГнидоПедрЫ Андреевны:
<<<
«Едва ли покажутся теперь удивительными неодобрительные отзывы П. А. Вяземского о Пушкине, высказанные после смерти поэта не для широкой публики. Согласно свидетельству Я. К. Грота в конце 1840 г., Вяземский «откровенно говорил со мной о Пушкине-покойнике. Отдавая всю справедливость его уму и таланту, он находит, что ни первая молодость его, ни его жизнь вообще не представляют того, что бы внушало к нему истинное уважение и участие» (Я. К. Грот — П. А. Плетневу б/д // Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. Т. 2. СПб., 1896. С. 129). Не выглядит случайным и то, что в 1872 г. из-под пера П. А. Вяземского вышла и следующая оценка гибели Пушкина. В «Статье о Лермонтове» Петр Андреевич написал: «Дантес был виноват перед Пушкиным, как и многие виноваты перед многими во всех слоях общества, как и сам Пушкин был не раз виноват: то есть Дантес волочился за замужней женщиной. Участвовал ли он в подметных письмах, это осталось неизвестным, да и всего вероятнее, что не участвовал, потому что никакой пользы в этом иметь не мог. Известное же письмо Пушкина к Геккерну, исполненное самых невыносимых ругательств для Дантеса таково, что будь Дантес и не француз, а русский, сто раз русский и прямой потомок Гостомысла, то всё же по обычаям, существовавшим в обществе, он не мог не вызвать Пушкина. Остальное же последствия вызова и поединка, уже дело случая и входят в разряд обыкновенных явлений этого рода. Сказано, что Пушкин искал смерти: вовсе нет, он и смертельно раненный искал смерти Дантеса… Стало быть, и в этом отношении никакого особенного святотатства со стороны Дантеса не было. В первую минуту, в пылу первых впечатлений и сгоряча Лермонтов мог дать смерти Пушкина некоторое политическое общественное значение: и к тому же он сам был молод и можно было тогда простить ему его поэтическую заносчивость. Но теперь снова поднимать шум по этому делу, ничто иное, как ребячество и патриотическое пустословие» (Вяземский П. А. Записные книжки. М., 1992. С. 25; РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. № 1094а. Л. 4 — 4 об.)». >>>
Ну да, ну да! И Дантес не виноват, и сам Пушкин виноват и недостоин истинного уважения, и нечего «снова поднимать шум по этому делу»!
В музей таких бл.дских вяземских «друзей»!
[Нижеследующий абзац - из разряда IMHO, само собой]
Вяземский «въехал» в секрет не только «Евгения Онегина». Узнал он свою под видом Швабрина «парсуну» и в «Капитанской дочке». В отместку князь ПедрА настучал имперской гэбухе про «методу от Сергеича».
А далее…[ ]
Вяземский деятельно поучаствовал в том, чтобы дуэль состоялась.
А далее…[ ]
А после не только долгое время заметал следы своего участия в этом грязном деле, но и активно занялся про-имперским агитпропом, дабы требуемым николаевской гэбухой образом и с желательным для неё результатом внедрить описание и оценку произошедших событий в общественное сознание.
За то и был щедро награждён империей (ниже цитаты из упоминавшегося ранее Голлера):
<<<
В августе 1839 года Вяземский становится членом Российской Академии и действительным статским советником [сиречь, генералом - idohturov].
С 1855 года Вяземский заведует делами печати, возглавляет цензуру [ещё при Коле-Раз! Заслужил! - idohturov].
Постепенно князь Петр Андреевич все выше и выше продвигается по государственной лестнице: он получает звание обер-шенка двора, посты товарища министра народного просвещения, сенатора, члена Государственного совета.
>>>
Ну да, ну да! Князь-Камергер! Советник-Генерал! Обер-Шенк!
А как был ГнидоПедрой сей товарищ министра народного просвещения, сенатор и прочий член Госсовета, так и остался!
ПС
Глядя на курикулум виты этой гниды, вспоминается пройденное:
…все империи – говно!
В т.ч. и потому, что те, кто им служит от всей гнилой души – не лучше.
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
А Сергеич-то был в курсе, что князь ПедрА – царский стукачок! Есть явное доказательство этому – повесть «Капитанская дочка». Недаром там именно «Пётр Андреевич» фигурирует в главной роли, и эпиграф «Береги честь смолоду» к ней не просто за здорово живёшь!
Перечитывая эту повесть, лучше начать с конца, там где подпись «Издатель», конкретно вникнув в заключительные слова Издателя: «Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые [не все, заметьте! - idohturov] собственные имена.«
[Вообще, чисто статистически получается, что если творение Пушкина названо двусловно и состоит из прилагательного и существительного, то сам Бог велит искать там целенаправленно применение "методы от Сергеича". Тут вам и "Пиковая дама", и "Медный всадник", и "Золотой петушок". "Капитанская дочка" - не исключение.
Кстати, ещё есть впечатление такое, что сценаристы классических серий про Джеймса Бонда стырили некий приём Сергеича из "Капитанской дочки", а именно обязательную по ходу пьесы юморную детальку (типа села, принадлежащего десятерым помещикам, или рождения Петруши в год, когда окривела тётушка Настасья Герасимовна), намекающую что всё это понарошку и что формально предъявленное действо не нужно принимать за чистую монету.]
Как же Пушкин «проколол фигуру» Вяземского в «Капитанской дочке»?
При чтении этой повестушки Сергеича князь ПедрА должен был бы вздрогнуть уже при имени главного героя. Главный же эпиграф «Капитанской дочки» неукоснительно наводит любого читателя на очевидную мысль «Сберёг ли свою честь Пётр Андреич?», а читателя, знакомого с персоналиями пушкинского окружения и знающего о существовании П.А.Вяземского, ещё и на подспуд: если тот, «книжный» Пётр Андреевич, сберёг, то этот, некнижный, сберёг ли?
Как именно применил Сергеич свою «методу» в «Капитанской дочке», указано Издателем в конце: приисканы приличные эпиграфы и переменены некоторые имена собственные.
Какой, к примеру, эпиграф приличен к главе 4? Косо-рифмованный стихотворный, и именно Княжнина (! – idohturov):
Вот там, в главе 4, и переменим, переставим некоторые имена собственные: Швабрину дадим Петра Андреевича, а Гринёву – Алексея Ивановича. И «образованный, умный, едкий циник Швабрин» (это слова М.Гофмана из статьи, предваряющей «Капитанскую дочку» в издании Венгерова, т.4, с.373) как раз предстанет вылитым князем Педрой!
Чем отметился сей Швабрин по ходу пьесы? Не только блестящим образованием и наличием недешёвых французских книг. Не только колкими замечаниями и язвительными шутками. Не только познаниями в литературе и пробами пера в стихосложении. Но и враньём! И клеветой! И лицемерием! И переобуванием в прыжке! И доносом!
Врал ли некнижный Пётр Андреич? Да сколько угодно – смотри А.И.Тургенева и А.Я.Булгакова!
Клеветал ли? И это не вопрос – смотри, к примеру, его филлипики против «красных» в письмах к милой Эмилии.
Лицемерил ли? Ещё как: в друзья Сергеича зачислила себя эта гнида!
Переобувался в прыжке? Неоднократно. Из аристократа в либералы, а из либерала в имперские холуи.
Доносил? Пушкин «Капитанской дочкой» отвечает: «Да!»
+++
Книжный Швабрин поступился своей честью. Тем самым Сергеич русским языком поведал всему миру, что не сберёг свою честь и некнижный Вяземский Пётр Андреевич.
И если вам нужен реальный портрет этого гнилого князя, то смотрите на Швабрина из «Капитанской дочки». Это он и есть.
…Друг оказался вдруг!…
Таки любители, неравнодушные к творчеству и судьбе Сергеича, симпатично полезнее непомняще-комиссионных пустопорожних «профессионалов»-пушкино»ведов». Поледние только что и могут или врать, или темнить. Ну да всё без толку!
Как бы ни темнила в датах (25-е вместо 26-го января) «могучая пушкинистка -исследовательница» мадам С.Абрамович и ни поливала, к примеру, С.Ласкина с ног до головы сиропом «непрофессионализма» в пушкиноведении, в отношении Вяземского попавшаяся мне одна лишь фраза Ласкина перевешивает все «открытия» мадам Абрамович вкупе с её аллилуйями в адрес князя Педры!
Вот она – эта шикарная цитата из Ласкина («Вокруг дуэли«):
«...среди прочих свидетельств особенно важны письма Василия Андреевича Жуковского и Петра Андреевича Вяземского, написанные А. X. Бенкендорфу в те трагические дни — это был их отчет на запрос полиции«.
Итак, шеф имперской госбезопасности (это что николаевское 3-е Отделение, что большевистское ГПУ, что гитлеровская гестапа, что советский КГБ, что российская ФСБ – по сути одна малина, поскольку сходные задачи решаются) получает отчёт клиента в ответ на свой запрос.
[Когда последний раз Вам, уважаемый читатель, Федеральная Служба Безопасности направляла запрос и требовала отчёт, а?]
Пребывая есмь в курсе о возможных обязанностях завербованного гэбухой клиента и исходя из достоверности цитаты С.Ласкина, можно положительно заявить:
Князь Пётр Андреевич Вяземский
был жандармским сексотом!
Напрасно поэтому недоумевает т-щ Лотман Ю. в своём выступлении «Аутсайдер пушкинской эпохи«: «Вяземский же, скинув плащ романтического бунтаря, как-то вдруг совершнно естественно оказался в мундире николаевского вельможи».
«…и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных» (Софи Карамзина)
+++
В своей вышеупомянутой статье М.М.Сафонов сообщает не только о вранье, но и о гнилых делах ГнидоПедры Андреевны.
1.ПедрА ничего не имела против дуэли с участием Пушкина: «…мы не знаем ни о каких действиях князя, которые он предпринял бы, чтобы предотвратить поединок. Напротив, известно, что он уклонился от такой роли. Согласно записи Бартенева, Геккерн, встретив на Невском проспекте Вяземского, сообщил ему о любви Дантеса к Гончаровой и просил посредничать,чтобы предотвратить дуэль. Вяземский посредничать не стал. Совсем иначе повел себя В. А. Жуковский: он сделал всё, что от него зависело, чтобы катастрофы не произошло. Вяземский же палец о палец не ударил«.
2.ПедрА не только не возражала против дуэли, но и желала её:
«Кажется, Вяземский внес свою лепту в столкновение Пушкина и Дантеса…
[1]Вяземские рассказывали Бартеневу, что не только Геккерн, но и «его соумышленники» распускали по городу порочащие Пушкина слухи. Среди муссирующих сплетни оказался и князь Петр. Переписка Карамзиных и дневник Тургенева зафиксировали несколько высказываний князя именно в таком духе…
[2]Для того, кто хотел столкнуть Дантеса и Пушкина, недостаточно было кричать на всех углах о том, что кавалергард волочится за женой поэта: это и так все видели. Необходимо было найти нечто особенное, «нечто большее обыкновенной безнравственности». Пушкин ревнует свояченицу Александрину к Дантесу — вот основа конфликта и суть интриги. Вот о чем надо говорить, вот какую тему надо развивать тому, кто хочет скандала. Вяземский говорил, а Софи разносила.
«.
3.Уже говорилось, что Вяземские пытались упрятать концы в воду относительно событий вечера 25-го января. Вот как князь ПедрА воплощал это на практике:
«Получив от Данзаса авторскую копию пушкинского письма (она была без даты, это и дало возможность для манипуляций), князь П. А. Вяземский переписал ее и озаглавил этот документ так: «Копия с собственноручной копии письма Пушкина к министру Геккерну (посланного ему, вероятно, в понедельник 25 января 1837 (курсив мой. — М. С.))». В письме к Денису Давыдову от 9 февраля Вяземский уже прямо, без всяких «вероятно», утверждал: «…отправил… письмо в понедельник 25 января». Более того, князь составил дуэльный сборник и поместил в нем пушкинское письмо Геккерну без даты. Князь отправил этот сборник в Рим великому князю Михаилу Павловичу, брату царя. В письме, содержащем наиболее развернутую версию дуэльной истории, говорилось: «25 января он послал письмо Геккерну-отцу».
4.»Вяземский вел систематическую осаду самых великолепных светских красавиц, и Н. Н. Пушкина оказалась в их числе. «Пушкин не любил Вяземского, — вспоминали супруги Нащокины, — не выражал того явно, он видел в нем человека безнравственного, ему досадно было, что тот волочился за его женой…». …Несколько лет спустя после смерти
Пушкина Вяземский писал Наталии Николаевне: «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия» или «Могу сказать только два слова, нет, три: я обожаю! нет, четыре: я вас обожаю по-прежнему». Но «солнце», «воздух», «музыка» и «поэзия» отвечала прозаично, во всяком случае совсем не так, как хотелось князю…»
+++
И это ещё не всё в отношении «ближайшего друга» Вяземского П.А. Я тоже имею что добавить к картине маслом, нарисованной многоуважаемым Сафоновым М.М. Об этом далее.
ПС
Действительно, от таких друзей спаси нас, Боже!
…Друг оказался вдруг… (из песни В.С.Высоцкого)
Громом среди профессионально-непомнящего неба смотрится в теме очередной само собой «дилетант в пушкиноведении» М.М.Сафонов со своим (вот почему-то вопросительным!) недавним опусом «Кровь Пушкина и на семействе Вяземских?» (Петербургский исторический журнал № 3 (2019)). Этот историк распедалил Гнидопедру Андреевну в пух, пёрышка не оставив от этого Вяземского петушка. Он показал, что Вяземская компашка мало того, что врёт по теме дуэли Пушкина в своих письмах-записках-рассказках чуть ли не на каждом шагу, но и отметилась чем ещё похлеще.
[Не только эта статья М.М.Сафонова настоятельно рекомендуется к прочтению! ПРЕБОЛЬШОЕ СПАСИБО ему и за "Существует ли тайна Жоржа Дантеса?" (Петербургский исторический журнал № 1 (2015))]
Походу заметим, что ещё имеется персона, недалёкая, впрочем, от вацур-витринного «пушкиноведческого» официоза, для которой Вяземский ПедрА не есть свет в пушкинском окошке. Это вообще-то не то чтобы дотёпистый К.Лапин с книгой «Был ли у Пушкина свой Сальери? Пушкин. Неслучайность всего«. Сей то ли vir, то ли femina, то ли Кирилл, то ли Анна таки выступает с любопытными вопросами: «…кем в разные периоды жизни был для Пушкина князь Пётр Андреевич Вяземский: поэтом-соперником? «ближайшим» другом? недоброжелателем, влюблённым в жену Поэта? При этом автор задаётся вопросом, не оказался ли князь в конце жизни Пушкина в роли его Сальери...»
Однако ввиду того, что К.Лапин лажается в теме авторства «Диплома», то по причине, заявленной в начале цикла «Пушкин. Диплом рогоносца» ранее, лишь указанием на существование сей персоны и обойдёмся – маловероятные крупицы в тоннах заведомой туфты пусть ковыряют профессиональные тупорылки.
То ли дело инфа от Сафонова!
Вот некоторые цитаты из его 27-страничной статьи:
«Общее в этих взаимоисключающих рассказах супругов лишь то, что Вяземский ничего не знал о предстоящем поединке. Почему же князь оказался в неведении, и муж и жена рассказывали по-разному, но оба лгали?»
«Читая этот диалог, всецело выдуманный княгиней Верой, нельзя не заметить, что он сочинен так, что у читателя не должно остаться ни малейших сомнений в том, что Пушкин не только написал свое роковое письмо Геккерну, прежде чем прийти к Вяземским, но и отправил его до того, как появился в их салоне».
«Между тем сознательная ложь Веры Федоровны — очень существенный факт. От пушкинистов укрылся важнейший эпизод дуэльной истории: Пушкин написал письмо Геккерну после проведенного у Вяземских вечера, т. е. либо в ночь с 25 на 26 января, либо в первой половине следующего дня. Именно это существеннейшее обстоятельство и хотела утаить Вяземская в первые дни после дуэли. Она всем рассказывала, что Пушкин, прежде чем прийти к ним в салон, уже отправил свое письмо. …Но это была тщательно продуманная ложь княгини».
[В теме даты письма Сергеича Геккерну от Сафонова досталось и знаменитой мадаме Абрамович С.Л.: "...отправленное вечером 25 января письмо пришло бы в дом нидерландского посланника в 9 часов утра или в начале десятого, так как городскую почту начинали разносить в 8 часов. Но письмо пришло тогда, когда Геккерны собирались на обед. С. Л. Абрамович предусмотрительно опустила указание на предобеденное время. В противном случае рушилась реконструированная исследовательницей картина преддуэльных дней и часов". ]
«Вяземский сознательно передергивал. Часть письма Михаилу Павловичу была написана рукой Веры Федоровны1. На ее же письме в Москву с описанием вечера 25 января есть пометки мужа. Супруги старались не покладая рук. Как видим, не зря. 180 лет мы верили им. Что же хотели скрыть Вяземские? Видимо, вечером 25 января в их доме на Моховой разыгрался инцидент, который и послужил толчком к тому, что Пушкин написал Геккерну оскорбительное письмо. Вяземские хотели во что бы то ни стало утаить не только то, что им было известно, каков был этот инцидент, но и то, что он разыгрывался в их салоне. Становится понятным, почему они всячески затемняли события того вечера. Рассказы князя и княгини на этот счет путаны и противоречивы, сознательно смешиваются события двух вечеров: 25 и 26 января. Лейтмотив этих рассказов: не могли ничего сделать. Не могли или не хотели?
Упорство и почти нечеловеческая энергия, с которыми Вяземские делали всё, чтобы скрыть свою собственную роль в тех трагических событиях, не только настораживает. Невольно закрадывается подозрение в том, что она не так уж и мала. Но что это было, равнодушие или обыкновенная халатность? Или же нечто совсем иное?»
«Бартенев записал буквально следующее: «Свадьбу сыграли <…> Друзья Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла. После этого государь, встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав ему знать наперед. Так как сношения Пушкина с государем происходили через графа Бенкендорфа, то перед поединком Пушкин написал известное свое письмо на имя графа Бенкендорфа, собственно, назначенное для государя. Но письма этого Пушкин не решился послать, и оно найдено было у него в кармане сюртука, в котором он дрался» Здесь что ни слово, то намеренная, тщательно продуманная ложь«.
«Ведь это еще одна ложь легенды, созданной Вяземским, что Пушкин во что бы то ни стало искал кровавой развязки«.
+++
Читая эти мысли Сафонова в сопоставлении с утверждениями мадам Абрамович «... письма Вяземского были важнейшим (чуть ли не единственным!) источником, из которого можно было почерпнуть сведения о дуэли Пушкина; для потомков они оказались ценнейшими историческими документами. Ни один исследователь, который обращается к изучению последних месяцев жизни поэта, не может обойтись без свидетельств Вяземского«, невольно вспоминаешь «Домик» Сергеича:
И там себе мы возимся в грязи,
Торгуемся, бранимся так, что любо,
Кто в одиночку, кто с другим в связи,
Кто просто врёт, кто врёт сугубо.
Официально-витринная (она же типа профессиональная) пушкинистика куда только князя Педру ни целует:
«… Для современников письма Вяземского были важнейшим (чуть ли не единственным!) источником, из которого можно было почерпнуть сведения о дуэли Пушкина; для потомков они оказались ценнейшими историческими документами. Ни один исследователь, который обращается к изучению последних месяцев жизни поэта, не может обойтись без свидетельств Вяземского. Многие фрагменты из этих писем получили широкое распространение. Они присутствуют в любом рассказе о дуэли и звучат как слова очевидца и близкого человека, взывая к нашим чувствам и убеждая своей непреложной убежденностью. Написанные как бы на одном дыхании, письма Вяземского о Пушкине бесспорно являются шедеврами эпистолярного искусства«.
Это вещует некая мадам Абрамович Стелла. Дифирамбов в её адрес тоже попадается изрядно. Вот, для примера, утверждения некоего Голлера Б. из «Лермонтов и Пушкин. Две дуэли»:
«»
[1]С.Л. Абрамович, к примеру (я ее знал), была очень талантливая женщина, прирожденный исследователь…
[2]С. Л. Абрамович была уже известна к тому времени как автор ряда серьезных статей об истории пушкинской дуэли, и знаменитая книга ее «Пушкин в 1836 году», думаю, тогда готовилась ею к печати. Шла осень 1982-го, а книга (первым изданием) вышла в 1984 году. По выходе она невольно затмила собой знаменитую монографию П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина».
[3]Очерк С. Л. Абрамович 1989 года, посвященный письмам Вяземского о гибели Пушкина с исчерпывающей полнотой отражает само движение его писем… «…Вяземскому между 5 и 9 февраля сделались известны какие-то обстоятельства, которые изменили его взгляд на пушкинскую историю“. Само указание на этот факт является открытием , – пишет Абрамович, – это означает, что даже самые близкие друзья Пушкина не знали вплоть до февраля 1837 г. о каких-то важных обстоятельствах, касающихся преддуэльной истории».«»
+++
Что ж, каждому в этом мире – своё. Голлеру – прирождённые исследовательские качества знаменитой мадам, а мне – её заявление о том, что Вяземский – близкий человек и самый близкий друг Пушкина, демонстрирующее вацуро-непомнящее качество её инфо-продукта.
А после великолепного сообщения от сего Голлера («В великолепной книге Стеллы Абрамович о дуэли Пушкина есть два крупных упущения. Они касаются содержания, а верней сказать, направленности анонимных писем.1. Автор вовсе отрицает намек «по царской линии» в тексте пасквиля…«) что бы сия мадам как бы якобы профессионально ни писала на пушкинские темы, значения для истины это не имеет.
ПС
В отношении «дружеского расположения» Вяземского к Сергеичу мне лично достаточно того факта, что эта Гнидопедра Андреевна распечатала конверт, адресованный Пушкину, что бы там она в своё оправдание ни гундела!
В завершение темы повторим пользы дела для уже упомянутую цитату из жандармского рапорта от 1837 г. (дословно называется сия ежегодно составлявшаяся цидуля витиевато: «Обозрение расположения умов и некоторых частей государственного управления в 1837 году«) «Пушкин соединял в себе два отдельные существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями Государя он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных».
Дополнительная к констатации пушкинского непокорства («до самого конца жизни не изменился в своих правилах») польза повторения тут в том, что из «в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных» следует, что тогдашняя гэбуха пронюхала чтось о существовании «методы от Сергеича» и знала о некоем, хоть, возможно, и куцем примере её использования.
Понятно, что жандармы или сами дотумкали, о чём на самом деле вещуется Сергеичем, допустим, во «Царе Салтане», или кто-то им помог, навёл. И тем самым предал! [Хотя есть и третий вариант, что у бенкендорфщиков просто был информатор, которому Пушкин доверял и поверял свои мысли по теме.]
Первое, впрочем, очень и очень маловероятно – пропустила же посмертно цензура «Медного Всадника» (хоть и правленного Жуковским), да и впоследствии «методные» творения Сергеича входили в сборники его сочинений.
А вот по второй опции – возможной наводке – есть конкретный пример! Гляньте на одну лишь фразу Вяземского из сборника воспоминаний («А. С. ПУШКИН В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ В ДВУХ ТОМАХ ТОМ ПЕРВЫЙ МОСКВА «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1985″, стр.122): «… внесёт кого-нибудь в свой «Евгений Онегин»…«.
Ведь это и есть разновидность «методы от Сергеича» (сиречь, не про Онегина на самом деле вещует Пушкин в «Онегине», а про кого-то под маской Онегина)! А это значит, что если кто и наводчик-предатель, то П.А.Вяземский – первый кандидат!
Может, сам князь Педра где во что ещё помимо «Онегина» въехал и какому-нибудь Видоку Флюгарину рассказал, а может, и «непонимаемый никем» Сергеич не утерпел и поведал какой свой секрет «старому другу», а тот донёс. Так или иначе, но именно Вяземский проговорился насчёт конкретного проявления «методы от Сергеича» [и ничего другого, хоть чего-нибудь подобного мне пока ещё нигде не попадалось!], а николаевская гэбуха оказалась в курсе «осторожности» непокорного Пушкина.
Особенно в связи с дуэлью бочка именно на этого Педру Вяземского катится давно, и причём разными персонами и по разным поводам. Конкретно же по Вяземскому кто, чего и как – будет рассмотрено отдельно.
То, что Сергеич есмь кручее [императора] («выше главою непокорной Александрийского столпа» – Александровская колонна на Дворцовой площади Питера появилась по воле Николая-1), ясно не только из «Памятника». «Из Пиндемонти» ещё есть:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова…
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
5 июля 1836
Александр Пушкин
+++
ПС
«Из Пиндемонти», равно как «Сеятель», должно знать назубок.
«Мы происходим по прямой линии от Владимира Мономаха, и по мужской, а не по женской, как Романовы — мнимые родственники наших государей, которые совсем не Романовы, а происходят от голштинцев»
+++
Сергеич был не одинок в отрицании легитимности Параши-Николаши. Зная, что этот кандидат в цари – не настоящий, супротив него открыто выступил граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов, который просто не стал присягать Коле-Раз в декабре 1825 г. !
[Потомственный дворянин Матвей Дмитриев-Мамонов не только был настоящий, но и сверх-богатый. В 1812 г. он на свои деньги снарядил целый кавалерийский полк!]
Этот граф – сын любовника Катюхи-Секунды Александра Дмитриева-Мамонова – был очень колоритный персонаж. Тут тебе и стихи, и «Орден русских рыцарей», и конституционные проекты, и крепость с собственной охранной ротой, и уникальный храм. Государственную публику, которая «ваксила царские сапоги», он не ставил ни во что. К примеру, вот его слова в адрес заметной государевой фигуры – московского генерал-губернатора Голицына:
«…как бы вы смели писать это мне, к человеку, который предшествует вам по всему на свете, кроме по табели о рангах!»
Как решила проблему не присягнувшего нелегитимному императору графа ранго-табельная Росимперия?
Не только выпустила указ считать Матвея сумасшедшим (ну как, к примеру, Чаадаева), но и изолировала его, поместив под домашний арест до конца жизни!
Именно этого рода «сумасшествие» имел в виду Сергеич, когда писал:
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
+++
ПС
Граф Матвей Дмитриев-Мамонов похоронен в Москве, в стенах Донского монастыря. Очевидно дорогущий памятник его сделан из камней трёх видов, высокий белый шпиль сразу бросается в глаза:
Рядом слева – могила отца Матвея, екатерининского фаворита Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова. Судя по всему, памятник у отца был покруче, но какой именно – неизвестно. Скорее всего, ввиду шикарности камня его реквизировали большевистские «голые гады», взгромоздив взамен тумбу из коммунистического бетона.
Если вникнуть, как государство – Российская Империя – обходилось с Сергеичем, то любого, кто обзовёт его государственником, можно сразу назвать в лучшем случае мудаком.
Какую «свободную» жизнь по воле «Параши»-Николая учинило государство Пушкину-»Маврушке», можно понять не только из цитат, имеющихся , например, в ранее упомянутом опусе т-ща Вогмана и в книге «Костин А. Г. Тайна болезни и смерти Пушкина / А. Г. Костин — «Алгоритм», 2012«:
1.Битвы Параши с Маврушей в теме свободы передвижения:
<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<
«Высочайше повелено Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта».
…за поэтом сразу же после освобождения из ссылки было установлено тайное наблюдение, осуществлявшееся агентами III Отделения…
…поэт находится под постоянным надзором агентов Бенкендорфа, о чем свидетельствует следующее его донесение царю: «Пушкин автор в Москве и всюду говорит о Вашем Императорском Величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью; за ним все-таки следят внимательно».
…В уже упомянутом письме от 30 сентября 1826 года Бенкендорф сообщал Пушкину…, что царь не только не запрещает ему посещать Петербург, но и предоставляет ему полную свободу в этом вопросе, «с тем только, чтобы предварительно испрашивали разрешения через письмо».
>>>>>>>>>>>
Но никак Параша с Маврушей не сладит – та как-нибудь, но таки подгадит:
<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<
Не получив от царя разрешения на зачисление в действующую армию, Пушкин решает поехать на Кавказ частным образом, якобы для того, чтобы повидаться с братом, который служил в это время под началом давнего друга поэта Н. Н. Раевского-сына. Предположительно 10 марта Пушкин едет из Петербурга в Москву, где останавливается на некоторое время.
21 марта 1829 года о намерении Пушкина ехать на Кавказ становится известно Бенкендорфу через его ближайшего помощника Фон-Фока… На следующий день Бенкендорф осведомляется у петербургского генерал-губернатора П. В. Голенищева-Кутузова, направил ли он предписание кавказскому начальству установить надзор за поэтом по его прибытии на Кавказ.
…здесь и настигает его выдержанное в строгом тоне письмо Бенкендорфа от 14 октября 1829 года, в котором он требует от Пушкина объяснений по поводу самовольной поездки в «закавказские страны». Пушкин отвечает Бенкендорфу 10 ноября — сразу по прибытии в Петербург. Ему приходится оправдываться не только за поездку, но и за участие в боевых действиях. «Раз я уже был там, — пишет Пушкин, — мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию, в качестве не то солдата, не то путешественника». Завершается письмо просьбой к Бенкендорфу смягчить неудовольствие Николая I, вызванное его (Пушкина) опрометчивым поведением.
Новое неудовольствие поведением Пушкина Бенкендорф высказывает в письме от 17 марта 1830 года. Теперь он выговаривает Пушкину за несогласованный с ним «внезапный» отъезд в Москву, на что Пушкин в ответном письме от 21 марта 1830 года напоминает Бенкендорфу, что с 1827 года он «каждую зиму проводил в Москве, осень в деревне, никогда не испрашивая предварительного дозво- ления и не получая никакого замечания». >>>>>>>>>>>
2.Битвы Параши с Маврушей в теме внешнего вида:
Контроля за передвижением Параше мало – ей и Маврушкину одёжу подавай:
«В письме от 28 января 1830 года Бенкендорф сообщает ему о неудовольствии Николая I в связи с его внешним видом на приеме у французского посланника, где он был «во фраке, между тем как все прочие приглашенные в сие общество были в мундирах».
Пушкину указывается, что «в подобных собраниях» ему следует, как и «всем принадлежащим к дворянскому сословию», являться в мундире той губернии,в которой у него имеется имение или в которой он родился».
Но Маврушка гадит Параше и тут, и не раз:
«23 января 1834 года, явившись на бал в Аничков дворец и узнав, что гости во фраках, а не в мундирах, как он, Пушкин оставляет жену на балу, а сам уезжает; вечер проводит у С.В. Салтыкова. В дневнике запись: «…Гос<ударь> был недоволен и несколько раз принимался говорить обо мне: «Он мог бы дать себе труд съездить надеть фрак и возвратиться. Попеняйте ему»».
«25 января Пушкин с женой на балу у князя B.C. Трубецкого. Неожиданно и ненадолго приехал государь, он спросил Наталью Николаевну: «Из-за сапог или из-за пуговиц ваш муж не явился в последний раз?»»
>>>>>>>>>>>>>>>>>>>
3.Битвы Параши с Маврушей в теме контроля переписки:
Общеизвестны и мысли Сергеича относительно такого проявления «свободы по-имперски» как перлюстрация писем:
<<<<<<<<<<<<<<<<<<<
В начале мая 1834 года Пушкин узнает от Жуковского, что его письмо к жене от 20 и 22 апреля, где он непочтительно высказался о своем камер-юнкерстве, прочитано на московской почте и представлено полицией Николаю I, который был рассержен, но успокоился после объяснения Жуковского.
Действительно, в этом письме из Петербурга в Москву к своей жене, Пушкин написал, что сказался больным, чтобы не ходить с поздравлениями к наследнику в связи с его совершеннолетием: «…царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видеть». Далее его знаменитый пассаж, ранее приводимый нами: «…Видел я трех царей…», где прошелся по «третьему» царю, который, «…хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, ни променять его на четвертого не желаю».
«Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего Правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать Царю (человеку благовоспитанному и честному), и Царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть Самодержавным!» >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>
Маврушка и тут подгадила Парашке, поёрничав в который раз:
«Жду от тебя письма об Яропольце, но будь осторожна… вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует государственная безопасность».
4.Обязательное присутствие:
В битвах с «Парашей» Сергеич постоянно манкирует (для виду под благовидными предлогами) и такой обязаловкой для придворного, как присутствие на всякоразных императорско-торжественных мероприятиях, типа дня рождения императрицы или открытия Александровской колонны.
«Парашки» бьются по-своему – в пику Пушкину в нарушение правил придворного этикета на очередной типа бал приглашается только его жена.
5. Заграница:
Отдельное внимание стоит уделить битве (увы, бесплодной) Мавруши с Парашей в теме поездки за границу:
«…если царь даст мне слободу, то я и месяца не останусь… Где ж мой поэт? в нём дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница...»
«7 января 1830 года Пушкин через Бенкендорфа вновь просит царя отпустить его в Европу (во Францию или Италию), а если такая поездка не будет одобрена, просит «соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством». ...Царь отказывает Пушкину в поездках...«
Почему отдельное? Потому что, во-первых, это как две капли воды похоже на битвы в этой теме другого гения русской словесности – Михаила Булгакова – с другой «Парашей» (Сталиным) и другой империей (Советской).
Во-вторых, Параша-Николаша почему-то не возражал супротив постоянных поездок за границу якобы одного из лепших пушкинских друзей – князя Петра Вяземского.
(К этому «старому другу» мы ещё вернёмся, впрочем.)
…Везде, во всём уж как-нибудь подгадит…
+++
Ну что ж, станцуем «Стансы».
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
Как обтанцовываются «Стансы» в стиле непомнящей литературоведчины?
Обычно так (извлечено из преждепомянутого опуса т-ща Вогмана):
«Николай I произвел на Пушкина самое благоприятное впечатление, что через несколько месяцев вдохновило поэта на «Стансы» (22 декабря 1826 — первая редакция)…
Не только во враждебных Пушкину кругах, но даже и среди части друзей «Стансы» были восприняты как измена поэта прежним идеалам, как лесть императору».
Но чтобы объяснить якобы нескладуху «Стансов» от 22.12.1826 с последующим «Во глубине сибирских руд…» от 26.12.1826, где «братья меч вам отдадут», т-щ Вогман добавляет свои [гнилые] кульбиты в устоявшуюся вацур-непомнящую хореографию:
«На самом деле в этих стихах, обращенных непосредственно к Николаю I, разговор ведется «на равных», автор ощущает себя личностью, во всяком случае, равновеликой адресату стихотворения, обращается к царю на «ты» и даже позволяет себе давать ему советы, что будет продолжать делать и в дальнейшем.
В возможности хоть в какой-то мере влиять на царя в соответствии со своими представлениями о пользе отечеству, творить таким образом общественное добро, в частности способствовать освобождению сосланных в Сибирь декабристов, состояла теперь принципиальная позиция Пушкина.
Именно в таком ключе следует рассматривать и стихотворение «Во глубине сибирских руд…», написанное буквально через несколько дней (26 декабря 1826 года) после возникновения первой редакции «Стансов» и трактовавшееся в советское время как чрезвычайно радикальное.
На самом деле связь двух этих стихотворений не случайна.
В послании к декабристам, которое 2 января 1827 года увезет с собой А. Г. Муравьева, едущая к мужу в Сибирь, содержится «система намеков на возможное в обозримом будущем освобождение»56 по милости царя. Пушкин всерьез надеялся на такой исход.
В таком же духе следует воспринимать завершающую строку послания — «И братья меч вам отдадут» — как «возвращение дворянского достоинства, полное восстановление в правах»…57
Но возвратимся к «Стансам» — они явились несколько отсроченным результатом того впечатления, которое произвел на Пушкина Николай I во время встречи в Чудовом монастыре 8 сентября 1826 года, когда поэт был очарован великодушием и простотой поведения монарха…»
Но где же тут -»Именно в таком ключе следует рассматривать» и прочем выделенном – объективность/документальность, а, мусью Вогман? На самом деле это не объективность, а мозготрах «таким ключом» по черепу, не так ли?
Очередной тупица этот Вогман, ну его. Не доступна ему мысль Сергеича! Вот и приходится ему «отсрачивать результат», изворачиваться в «станцовке», высасывая из пальца эти антраша типа «состояла теперь принципиальная позиция Пушкина«, «поэт был очарован» и прочее «Пушкин всерьез надеялся на такой исход» и «В таком же духе следует воспринимать«.
На самом деле «Стансы» – это мощный удар по имперской России. А именно по нелегитимности российских императоров, что того, что этого.
(Рисунок Нади Рушевой)
В «Стансах» Пушкиным открыто заявляется, что Петя-раз был на троне работник, а не хозяин, сиречь тот царь-то был ненастоящий!
А указанием на во-всём-подобие Николая-1 с пращуром то же самое Сергеичем заявляется и в отношении Николая Первого! И этот царь – тоже не настоящий!
А вогманы с компанией пусть танцуют вацур-непомнящий рок-н-ролл хоть до седьмого пота. Не возбраняется.
+++
И «Стансы» сгодятся в копилочку Сергеича как историографа, не так ли?
Вот вам для плезиру свежайший образчик этой непомнящей вацурщины от некоего мсье Вогмана:
Учреждение Российской Академии наук
Институт мировой литературы имени А. М. Горького
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского фонда фундаментальных исследований
по проекту № 19-112-40003,
не подлежит продаже
В 61 Вогман В. М.
Пушкин и Николай I. Исследование и материалы. — СПб. : Нестор-История,
2019. — 260 с.
Регалий, как очевидно, у этого Вогмановского опуса от 2019 г. – девать некуда, весь титульный лист увешан. И претензий, в том числе на научность-объективность, – не меньше: «В настоящей монографии взаимоотношения Пушкина и императора Николая I рассматриваются исключительно на документальной основе«.
Оттуда же:
«Дабы не нарушить объективно-документальный [! - ИД] характер работы, воспоминания современников не используются или используются только в самых исключительныхслучаях и при условии, что сведения мемуариста получены из первых рук.
Извлечения из писем и дневников, приводимые в приложениях, снабжены необходимыми комментариями.
Авторский текст представляет собой результат нового историко-литературного исследования на заявленную тему и дает, кроме прочего, общий фон событий за весь обозначенный период времени, насколько это необходимо для пояснения публикуемых документальных материалов«.
Увы мусье Вогману В.М.! Не на псевдодокументальной основе (а все эти письма-мемуары – оне, как водится, или очередным Бенкендорфом нацарапаны, или очередной непомнящей комиссией отредактированы, очередным госцензором прочёсаны и очередной типографией на очередной МалоАрнаутской Лубянке отштампованы, и цель их одна – замолчать или скрыть истину!) надо педалить тему «Пушкин и Николай», а вникать в творения Александра Сергеевича собственным умом-разумом!
Как были в лучшем случае тупыми все эти официоз-литературоведы на гос-зарплате, что Писаревы-Белинские и прочие Брюсовы до времён исторического материализма, что непомнящие вацуры после, так и останутся навеки!
Этот нонешний конкретный литературоведческий мусья Вогман не сильно лучше:
«…возвратимся к «Стансам» — они явились несколько отсроченным результатом того впечатления, которое произвел на Пушкина Николай I во время встречи в Чудово монастыре 8 сентября 1826 года, когда поэт был очарован великодушием и простотой поведения монарха, обладавшего, по воспоминаниям современников, хорошими артистическими данными. Это «очарование» сохранялось долго, чуть ли не до 1833 года«.
«Был очарован» царской персоной чуть ли не до 1833 года, говорите? А «уж как-нибудь подгадит» Параше-Николаше в «Домике» от 1830 г. не хотите учесть? А «у нас война» и «моему озлобленному взору приятно было б пламя» оттуда же никак не в заявленную тему? А про братца-любителя русской словесности в Предисловии к «Повестям Белкина» (1830) тоже не в курсе? И ни бум-бум хотя бы про «неведому зверушку, царицей рождённую в ночь» (1828-1831), поскольку незаконнорожденный военный инженер Германн из «Пиковой дамы» и Евгений из «Медного Всадника» (1833) – не для средних умов?
[По "Стансам" мы ещё пройдёмся.]
Так что очередная туфта это «новое историко-литературное исследование» от очередного за деньги Российского фонда фундаментальных исследований литературоведа, и цена ему – две копейки.
И те надлежат лишь за чужой шерсти клок – занятную цитату из жандармского рапорта от 1837 г.: «Пушкин соединял в себе два отдельные существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями Государя он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных».
(Рисунок Нади Рушевой)
Вот она где – истина! В жандармском рапорте!
Листая витринную «пушкинистику», все эти «я беседовал с умнейшим человеком России» или там «мой Пушкин», споверху зришь в Николае-1 по отношению к Пушкину эдакого всепонимающего благодетеля, который отечески опекает сверхталантливого сорванца. Так на то он и официоз отполированный, госцензурой одобренный. Цель этих сидевших и сидящих на зарплатном корыте редакторов, псевдолитературоведов и прочих комиссий пушкинских – не только отредактировать творчество Сергеича, но и преобразить его царским союзником, гусарившим за волю-свободу лишь по буйству молодости.
[Отмечу здесь подлянку слова "отредактировать": должно быть "отредуктировать", сиречь уменьшить, потому что глагол "reduce", от которого "reduction", и есть "уменьшить". Поэтому отредактированный Пушкин - это обкорнанный Пушкин, Пушкин уменьшенный, по указке цензуры выхолощенный. Вам очень повезёт, если по чувствительной не i-love-you теме попадётся нередактированный пушкинский текст. То-то рукописи Пушкина лежат за семью печатями, а у всех без исключения многотомников, где якобы полное собрание сочинений, есть редактор!]
Который уж век все эти вацуры непомнящие капают малосведущему читателю на мозги «моим Пушкиным», лепят из свободолюбивого поэта горбатого, выстраивая его верноподданным россиянином, почтительным государственником (!), втуне поклонником интересов имперской России.
Но грамотному русу разносортные портянки этих лепил без надобности – достаточно вникнуть в слова родного языка:
[Товарищам 1817]
(Рисунок Нади Рушевой)
Лишь я, судьбе во всем послушный,
Счастливой лени верный сын,
Душой беспечный, равнодушный,
Я тихо задремал один…
Равны мне писари, уланы,
Равны законы, кивера,
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора.
[из письма к Вяземскому от 27.05.1826]
Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я и месяца не останусь…
Где ж мой поэт? в нём дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница…
[Из приписываемого Пушкину]
Друзья, не лучше ли на место фонаря,
Который тёмен, тускл, чуть светит в непогоды -
Повесить нам царя?
Тогда бы стал светить луч пламенный свободы.
Закрыть тему «Пушкин и Александр Первый» можно было бы просто перечислением пушкинских эпиграмм на Благословенного. Тут тебе и «Ты и я», и ноэль про «кочующего деспота», и кое-что покруче (и посему безадресное) типа «Мы добрых граждан позабавим…».
А в качестве финала вполне подошло бы начало 10-й главы «Евгения Онегина»:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Другое дело, что из всех этих санкционированных Александром-1 после-»Вольность»ных перипетий Сергеич усвоил чёткий жизненный урок:
Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись жопой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
и после «Гавриилиадных» разборок с Николаем перешёл в щекотливых темах к словесной криптографии, местами закоптив и Эзопов язык:
Когда смотрюсь я в зеркала,
То вижу, кажется, Эзопа…
Фригийский раб, на рынке взяв язык,
XXIV
Сварил его (у господина Копа
Коптят его). Эзоп его потом
Принес на стол … Опять, зачем Эзопа
Я вплел с его вареным языком
В мои стихи? Что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том!
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной!
И придумал даже чего похлеще – «Пиковую Даму»! Эта повесть останется вечно-звонким щелчком свободного творчества твердолобому цензорству.
1. Риск очеловечил человека.
2.Без риска человека нету, а есть двуногая свинья.
И так имеет немного смысла распедаливать до последней молекулы поперсонный исторический подспуд «Гавриилиады», ибо по большому-то счёту Гагарин ли там шарохался в «Гавриилах» у Марии Нарышкиной или Ожаровский – какая разница? «Змей» же – вообще персонаж практически фантастический, коли Адама и Еву видел. Поэтому при ответе на вопрос в заголовке ограничимся лишь простой логикой текста поэмы. И причём безо всяких «метод от Сергеича», поскольку «метода» – позднее изобретение Пушкина.
Что же даёт текст поэмы по этому клиенту с блестящей чешуёй?
Среди прочего:
1.Марии змей явился вдруг.
2.Он отлично владеет словом.
3.Он в курсе многих историй, но не придворный историк.
4.Он не трепещет ни перед царём, ни перед придворной челядью.
5.Чин ему не нужен.
6.Его наука – любовь.
7.Ему было видение Адама и Евы.
8.По исходу беседы с Марией змей (и опять вдруг!) преображается в молодого красавца.
Из «змеёвых» действ имеются: 1.явление и преображение «змея», 2.некая любовная ситуация между молодым «преображенцем» и Марией, 3. драка его с «Гавриилом».
Вполне достаточно принять, что ограниченное двумя «вдруг» явление «змея» Марии было видением, сном. А остальное, за вычетом преображения и любовной сцены, – все эти битвы титанов на лужайке – не более чем соперничество двух молодцов из-за девушки, хоть и необычно закончившееся, но старое как мир. Ничего особенного, короче.
Так кто же сей лукавый преображенец с чудным блеском глаз? Это шатающийся в свете (сиречь по светским салонам) некий молодой человек, в совершенстве овладевший наукой любви. Он блестящий рассказчик с великолепным воображением и приятный собеседник для дам. Он свободолюбив и независим от росимперского двора, пребывает в курсе придворных историй, в том числе и закулисных.
Да он почти такой же, как и сам автор поэмы!
У того есть почти всё, что и у «змея», не хватает лишь малости – постижения всех тонкостей любовной науки:
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель…
Раскаянье мое благослови!
Приемлю я намеренья благие,
Переменюсь: Елену видел я;
Она мила, как нежная Мария!
Подвластна ей навек душа моя.
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В ее душе зажги любви желанье,
Не то пойду молиться сатане!
Таки опять усугубил Сергеич своей дивной «Гавриилиадой»!
А всего-то одной строчкой (остальное цитируется для плезиру исключительно):
…Два яблока, вися на ветке дивной
(Счастливый знак, любви симвoл призывный),
Открыли ей неясную мечту…
Вспоминается в этой связи очередной литературо-»вед» тупица Писарев с его якобы бездельником-бильярдистом Онегиным:
Один, в расчёты погружённый,
Тупым киём вооружённый,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра…
…
Бильярд оставлен, кий забыт…
+++
Ну, Сергеич! Ну, как выдаст!
РЖУНИМАГУ!!!
Ответкой этой была «Гавриилиада». Сподоблюсь ещё раз сказать спасибо В.Козаровецкому за его замечательные мысли по гавриилиадным разборкам Сергеича с Николашей, потому что тут же сразу и оттопчусь по его явным проколам в теме.
Основная ошибка у Козаровецкого имеет общую с другими «копателями» пушкинских смыслов причину – стремление (увы, поспешное) к всеобъемлющему объяснению, которое якобы исчерпывающе вскрывает исследуемое творение Пушкина. А подоплёка подобных ошибок – это недостаточная чувствительность к пушкинской мысли. Ну как блестящий змей из «Гавриилиады» может быть Аракчеевым? Н-И-К-А-К!
«Творец», без которого и так всё шло своим порядком, – да, Александр-1. «Мария» – да, польская красотка Мария Святополк-Четвертинская, действительно выскочившая замуж в 16 лет и благодаря своей сексапильности с кем только шашни не крутившая. А вот «змей» – нет, не Аракчеев! Тот – просто верный служака с передаточной функцией собственной мысли, равной единице.
Исполнительный солдафон Аракчеев не только искромётных слов не беседовал со светскими красавицами. Ему до такого
«…С рассказом Моисея
Не соглашу рассказа моего:
Он вымыслом хотел пленить еврея,
Он важно лгал, – и слушали его.
Бог наградил в нем слог и ум покорный,
Стал Моисей известный господин,
Но я, поверь, – историк не придворный,
Не нужен мне пророка важный чин!»
даже не как до Китая раком!
И с Брозиным у Козаровецкого и Ко – несомненная ошибка. «Гавриил» – не он. Брозин появился на горизонте Нарышкиной после того. В «брозинский» период и связь у ней с Александром закончилась, и активные попрыгушки по графам-адьютантам прекратились. А вот до того, до Одессы 1835 года, она вполне могла достаться в один прекрасный день троим – допустим, Романову, Гагарину и Ожаровскому.
Адам Ожаровский – отличный кандидат на позицию архангела Гавриила, красавец-поляк из придворной имперской челяди, и к тому же генерал-адьютант, сокращённо г.-а., в отличие от флигель-адьютанта Брозина.
Но, имхо, Сергеич на роль Гавриила поместил князя Гагарина. Утверждая это, я исхожу из того постулата, что слово Сергеича, хоть в данном случае и под израильским платьем, держит честь:
«Всевышний бог, как водится, потом
Признал своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он пред женой по-прежнему безгрешен,
Христа любил как сына своего,
За то господь и наградил его!»
С «Иосифом» тут всё понятно. Это – как многие утешенный (крупными Александровыми откупными «на издание повести») и награждённый (не только рогами, но и чином обер-егермейстера) Дмитрий Нарышкин, давший паспортному от Марии Нарышкиной сыну Эммануилу и отчество, и фамилию, т.е. формально отнёсшийся к нему как к сыну своему.
А вот завидной судьбы «архангел Гавриил»… Это Гагарин! Мало того, что сей князь за связь с шикарной императорской любовницей был выслан за границу. Эммануил, единственный её сын 1813 года рождения, был вроде как именно от Гагарина, а чтобы сделать женщине ребёнка, обычно надо потрудиться – являться к ней, может, и тайком, но не преставая.
Признал ли своим Эммануила Нарышкина Александр? Да. Получил же тот чин обер-камергера, сиречь особы, особо приближённой к императору.
Сергеич начал активно конфликтовать с имперской Россией ещё по ходу пьесы своего взросления, со времён Лицея. Дух пушкинского непокорства получил мощнейшую подпитку по итогам победного противостояния России с Францией, через гусарство хлебнувших и дым Отечества, и сладость заграницы офицеров росимперского войска, в том числе и через ставших живыми иконами тех лет братьев Раевских. Свободолюбия в сознание юного Пушкина подбавил и преподаватель Лицея Куницын, книга которого по естественному праву была закономерно зарезана цензурой (какое такое естественное право может быть у имперского винтика, кроме права крутиться в указанных начальством рамках?)
Не только Сергеич «въехал» в нелегитимность главной витринной персоны тогдашней России – Александра Первого (тот, ставши императором в 23 года, фактически участвовал в заговоре по убийству собственного отца Павла-1). Зато только он помимо разномастных эпиграмм на кочующего то там, то сям деспота Сашуню выдал оду «Вольность»:
…
Самовластительный злодей
Тебя, твой трон я ненавижу
…
………..в лентах и звездах
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны
…
Мало того, что строки «Вольности» не лезли ни в какие цензурные ворота. Они били Сашу-Раз прямо в незаконный глаз!
Что уберегло Пушкина от тогдашней имперской гэбухи? Заступничество авторитетов, кивающих на мальчишество сверхталантливого клиента? Или то, что имперцы сочли это словесно выраженное неприятство незначительным, в отличие от романа императрицы Елизаветы с кавалергардом Охотниковым, которому подослали убийц? Или просто везение Сергеича по жизни?
Так или иначе, но та имперская реакция на свободомыслие Пушкина в виде ссылки его на юга, а потом в Михайловское обозначила первый этап войны имперской России с певцом русской свободы. Ответка поэта не заставила себя долго ждать.
Первый Коля – типа главный,
Остроумен и хитёр,
Но Сергеич, малый славный,
Таки холку Коле тёр.
И не только Николаше!
Всех пришпилил он чуток:
И Петюня [*1] был не краше,
И Катюха [*2], и Сашок [*1].
Хоть и видывали виды,
Мы, вникая сей закон,
Знаем, где какие гниды
Лезли на российский трон.
Дона Педру, ну который Петя-Раз, которому Petro primo Catharina Secunda, оставим на потом, на закуску вкупе с Колей-Раз. Их Сергеич припечатал заодно. Хронику же империи Россия взлистнём со Второй Катюхи. Она, как водится в лучших росимперских традициях, влезла на трон через убийство. Для неё гвардейское офицерьё кокнуло бедолагу Петра 3-го, походу наследного шведского принца, полгода побывшего российским императором.
Сергеич отметился по сей Секунде где-то так:
В аллеях Сарского Села…
Старушка милая жила
Приятно и немножко блудно,
Вольтеру лучший друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.
Судно Катюхино, в просторечии тубзик, по дереву было вроде как сработано в том числе из польского королевского трона. Даже если и так, то не этим отметилась Катюха Секунда в последние секунды жития ея, а голой задницей сверкнувши.
ПС
С очевидностью Сергеичу очередной зачёт по венценосной историографии положен непременно.
Пять с минусом по социологии выставляется хоккеисту Панарину:
Почему с минусом? Потому что «родина=государство» только у мудаков, которые необязательно негодяи и подхалимы. Но мудаки обязательно.
Ну, а зачёт за семестр ему можно было бы вкатить, если бы он заодно ответил на вопрос «Что такое государство?»
...Нас мало, не укроется проказник…
Про «Гавриилиадные» от 1828 года разборки Пушкина с Николаем написано было давно, к примеру, В.Брюсовым более 100 лет назад:
(Брюсов В. Гаврилиада. 1908-1918)
Но лишь недавно стало понятно, почему пришлось утереться его величеству. Я прочёл об этом у Козаровецкого.
Кратко повторим основные моменты этой истории. По церковной линии холопы написали жалобу на хозяина, что дескать чтением похабной поэмы он развращает их в вере. Дело дошло до Николая, и тот приказал найти автора. Причина гнева самодержца достаточно очевидна – поэма внешне «наезжала» на один из трёх столпов тогдашнего общественного мироустроения империи «Православие. Самодержавие. Народность.»
Проказников было мало, укрыться автор не смог, и Пушкину пришлось выкручиваться. По-перву он попытался было перевести стрелки на гусар, но Николаю хватило ума вывести, что никаким гусарам такое не под силу, и он продолжал давить. Тогда Сергеич написал императору письмо, а тот по прочтении оного распорядился дело закрыть. И оставить всё как есть!
Козаровецкий разумно предположил, что Николай поступил так ввиду очень вероятного объяснения Сергеича, что в «Гавриилиаде» имелись в виду любовные приключения секс-бомбы Александровских времён польки Марии Нарышкиной (Четвертинской), бывшей среди прочего многолетней любовницей Александра-1. Если бы эти тайны росимперского двора были сделаны достоянием публики, то «благоверной» императорской репутации был бы нанесён непоправимый ущерб.
Жаль, что умница Козаровецкий не сделал следующего элементарного шага: ведь Николаша тем самым наступил на горло собственной песне! Ибо вопреки его жёсткой политике наказания за любое кощунство он был вынужден санкционировать существование внешне богохульственной поэмы и публично никого за неё не наказывать!
Вышло, что литератор «поимел» императора!
И это было тем болезненней для божепомазанника, чем более был он убеждён ходом вещей в своей практической всесильности, во всяком случае в области человеческих отношений.
…И не вытерпел гонец!…
Наткнувшись бысть на касательную до Диплома рогоносца переписку двух персон (Персона 1 – типа во многих лицех – редакция журнала «Наш современник», Персона 2 – витринный классик пушкинистики Непомнящий, который вроде ещё и председатель Пушкинской комиссии):
Персона 1:
<<<Якобы Пушкин сам на себя сочинил “рогоносный диплом”. Первооткрывателем стал А.Королёв, опубликовавший свой опус в журнале “Искусство кино”. Далее последовали сочинения академика Н. Петракова, соавтора небезызвестной программы “500 дней”. “Концепция” Н. Петракова изобилует оговорками: “возможно”, “ищи — кому выгодно?”, “видны следы когтей поэта”, “смею предположить”, “думаю”… Но уже ничего не “смеет предположить” и не “думает” В. Козаровецкий, от которого, “зная моё перо и чутьё на сенсации” (по его собственному признанию), можно было ожидать чего угодно. И это “что угодно” последовало в “Московском комсомольце” и в “Парламентской газете”. … Когда подобные “сенсации” являются достоянием узкого круга современных несостоявшихся “литературоведов” — одно дело. Когда они усиленно вбрасываются в массовое сознание — дело совершенно другое. В этих условиях мы обратились за комментарием к классику русской пушкинистики XX столетия Валентину Семёновичу Непомнящему.>>>
[Отметим истины для, что "когти поэта" и "смею предположить" - они у Королёва, а не у Петракова. Но видать, нетупорылкам из редакции "Нашего современника" в этих условиях это никакой рояли не играет.]
Персона 2:
<<<Уважаемая редакция, версия, о которой идёт речь, известна мне со времени её возникновения на рубеже столетия; известны и её вариации. Я, насколько помню, на неё печатно не реагировал [я сейчас пущу слезу - какая глыбища сподобилась снизойти!!! - idohturov (и ранее, и далее в квадратных скобках)]: растерялся как-то перед простотой и, главное, современностью этого открытия. >>>
[Далее Непомнящий перечисляет, что якобы известно нетупорылкам: а) получив анонимку, Пушкин решил (Непомнящий ещё и ясновидец?), что это затея Луи Геккерна; б)поэт подозревал в причастности к затее "одну даму" (тут Непомнящий таки подпустил вероятности в "известие")... (речь, по-видимому, об Идалии Полетике...); в) в свете обвиняли в этом грязном деле и кн.П. Долгорукова, и кн. И.Гагарина, и министра К. Нессельроде, и министра С. Уварова; одним словом, тень пала на многих. (Не читал, что ли, Непомнящий Лисунова? Или читал, но ничего не понял? ) ]
<<< … если — по указанной версии — Пушкин сам фабрикует мерзкий пасквиль, то это подлость. [последние три слова - мои, но суть того, что желает сказать Непомнящий, они передают точно, а процитировать этого нетупорыла невозможно! - мало что у него мысли бессвязны, он к тому же немудак. (Ну если это сам он писал)] …Подлецом Пушкин предстаёт только в наше время, в названной версии…Впрочем, я увлёкся и выражаюсь неточно. Ничего близкого к понятию подлости нет ни в лексике, ни в логике версии [Непомнящий - не только нетупорыл, но и нешизик?]: речь идёт именно о выгоде, находчивости, тактическом ходе и пр… Впрочем, копаться в подробностях, вообще полемизировать, то есть вступать в диалог, нет смысла. Мы имеем дело с явлением эпохи конца человеческой культуры — эпохи, в которую России, родине Пушкина, вступать тошно. >>>
замечаем:
В НЕ ПОМНЮ ЧЬЕЙ КОМИССИИ
НЕДАВНО ЧУДО БЫЛО:
ПРОПАЛИ ХАРИ ЛИСИИ,
ЗАТО ЯВИЛИСЬ РЫЛА.
ПС1
Почему нетупорыл Непомнящий – немудак? Потому что в государстве Россия не мог и не может родиться никто.
ПС2
А почему во всякоразных комиссиях и редакциях сидят всякоразные нетупорылки? А потому, что ни «Россия», то «оно», и это – истина давно.
ПС3
Почему что ни состоявшийся «литературовед», что хучь Вацура, что ещё какая Петрунина с витринным классическим немудаком Непомнящим, – то нетупорыл, ни рожна в Пушкине не понимающий? Ну почему?
Вот в чём она – советская сила:
В качестве и стандарте массовой потребительской продукции!
Печь сделана 40 лет назад и до сих пор вполне себе работает. Это раз.
А свежепутинское ведро понадобилось из-за того, что больше мосол никуда не помещался. И оно стопроцентно подошло к печной конфорке советских времён! Это два.
ПС
Вообще, я считаю, что автомобили должны делаться на основе стандартной модели (в пределах правила Парето, само собой), а автозапчасти поэтому стоить грош. Это раз. А капитализм погибнет в результате перерасхода ресурсов планеты на разносортные аккумуляторы для мобилок. Это два.
Вторая точка над Ё – это ещё одно соображение по поводу сына, который любитель Русской Словесности.
Кратко повторим странности #2-#5:
«Белкин родился от родителей. Отец его был женат на девице. Сын их получил первоначальное образование. Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку».
Смех смехом, но из этого текста следует, что у Белкина и их сына разные родители!
Так и было на самом деле. Родитель Белкина (Александра 1-го) и паспортный отец «их сына» (Николая 1-го) император Павел мало того, что сетовал: «Вам, как одному из немногих, которому я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что холодное, официальное отношение ко мне цесаревича Александра меня угнетает… Тем более это грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же? <…> Бог весть! Мудрено покончив с женщиной всё общее в жизни, иметь ещё от неё детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным» «, но и хотел сбагрить Колю Бабкина куда подальше: «Всё же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг «к дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя!«
+++
Осталось только проверить «биографическое известие» от Сергеича: почти в одно ли время скончались родители Николая 1-го, а именно императрица Мария Фёдоровна и придворный чел Данила Бабкин? Оставим это Шмиду и компании. У них пропуск в архивы есть.
Время идёт, а мысль всё не успокаивается. Общий смысл картины Сергеича маслом ясен, но отдельные элементы мозаики пушкинского текста остаются невскрытыми. И таки открываются по ходу пьесы!
В этой короткой заметке речь пойдёт о странности #3: »Покойный отец его, секунд-майор Белкин, был женат…». Смех-то (покойный был женат) смехом, но почему секунд-майор?
А вот почему. Секунд-майор, попросту помощник заместителя, – это четвёртая персона по старшинству в полку. Вот и Павел был четвертым в полку императоров после трёх Петров.
Сгодится сия инфа за ещё одно биографическое известие? Вполне.
Комментарии